Гаша кашляла, размазывая по щекам невольные слезы. Она забилась в уголок, за металлическую, облупившуюся спинку койки и сидела там, подтянув колени к груди.
– Надо спрятать их, – хрипел Костя. – Эй ты! Помогай!
И Нетопырьевич помогал. Он подобрал свою клюку и, тяжко опираясь на нее, вместе со Спирей управлялся с трупами. И Костя, и Спиря скинули госпитальные полосатые одежды, сорвали с эсэсовцев обувь и брюки. Рыча и отплевываясь, Костя зубами срывал с кителей знаки свастики. Добротная ткать трещала и рвалась. Потом они, не мудрствуя лукаво, заталкивали мертвые тела под кровати.
Из коридора приползла Леночка. Она обхватила Гашину голову ручонками. Она целовала Гашу, терлась мокрыми щеками о ее руки, приговаривая:
– Бедная моя Гашенька! Бедная моя…
– Леночка, умоляю, беги домой! Ступай к бабушке. Теперь надо ее защищать.
– А ты?
– Я… Провожу бойцов на фронт и пойду следом за тобой. Слышишь? Кажется, обстрел прекратился. Беги же! Или ты боишься?
– Я?!
И Леночка вынеслась из палаты, громко стуча сапогами.
* * *
Перестрелка началась внезапно. Глухо ахнуло противотанковое ружье. Через мгновение ему отозвался оглушительный хлопок. Затрещало пламя. Его багровые отсветы заиграли на оконных стеклах в госпитальном коридоре. Под аккомпанемент автоматной очереди истошно завопил человек. Спиря, пошатываясь вывалился из палаты. Следом за ним потащился Нетопырьевич. Костя замешкался. Он уже стащил с Рейнбрюнера сапоги и теперь натягивал их на свои босые ноги.
– Постой… Я помогу…
Гаша подошла к нему. Закусив губу, сосредоточенно натягивала сначала один сапог, постом другой. Она избегала его взгляда, а он смотрел на нее так, словно обыскивал.
– Божье благословение на тебе, – внезапно проговорила она.
– Чего ты хочешь?
– Я просто надеюсь.
– Не надо! – отрезал Костя. Он вскочил, подошел к двери, взялся за ручку двери, но почему-то не выходил.
– Я просто стану надеяться, – угрюмо заявила Гаша. – Тупо надеться. Как надеялась, что выживут Оля и Лена. И они до сих пор живы. Когда болела мама, я надеялась, что она выздоровеет. И мама до сих пор жива. Когда казалось, что не выжить, я надеялась… Я буду молиться и верить… – тихо произнесла она. – Веру не умаляет даже война.
Костя отпустил дверную ручку, повернулся, сделал несколько шагов назад, стал с ней лицом к лицу, неожиданно произнес:
– А глаза-то синие…
– Серые, – поправила Гаша. Она никак не могла разобраться, сердится он или нет. Глаза его были подернуты туманной поволокой, как в те дни, когда он балансировал между жизнью и смертью.
– Косичка… – он протянул руку, прикоснулся к ее волосам, к растрепанной косичке, змеящейся за левым ухом. – Я не могу уйти так… а вдруг навсегда, а? А вдруг больше не свидимся…
– Не бойся, – шепнула она. – Мы не умрем. Мы будем жить вечно!
За стенкой хаты слышались чьи-то торопливые шаги, беготня. Звуки разрывов сменились автоматной трескотней.
В палате и на улице, за окном, стало совсем темно. Темнота разговаривала с ними незнакомыми, грубыми голосами. Темнота ругалась матерно и громко стучала сапогами.
– Ой хтой-то? – спросил плаксивый голосок. – Смотрит-ка, товарыщ лейтенант…
– Не вопи, Коляда! – ответил ему показавшийся знакомым Косте голос. – И чтоб без баловства мне, слышь? Всех кого отловите – на двор к стеночке, но не стрелять без особого распоряжения! А ты кто таков? Ах, батюшки…
– Что, Сан Саныч, разве партийные идея дозволяют креститься? – услышали они голос Спири. – Так-то оно!
Костя дернулся:
– Сан Саныч?
– Так точно. Откуда меня знаешь?.. Ты, что ли, Липатов? Восстал из мертвых? А это кто с тобой?
– Ты бы ушел, а? – проговорил Костя. – Я сейчас…
– Отвечать по уставу! – взревел Сан Саныч. – Чего валандаешься? Становись в строй, сержант!
Костя распрямился, глянул на нее.
– Ты меня спасла. Теперь проси чего хочешь – все исполню, но сначала нам надо закончить войну. Надо прогнать их дальше, на запад. Откуда пришли – там пусть и живут.
– У нее Женькин образок. Уж не знаю, как она его заполучила…
– Ты о ком? О той женщине рыжеволосой?
– Да…
– Я найду образок и принесу тебе. Только не знаю когда… Я вернусь. Жди меня здесь или в Киеве. Я найду тебя.
Гаша слышала, как прогрохотали его шаги по доскам госпитального коридора. Слышала окрики и брань на дворе. Изредка где-то в отдалении хлопали одинокие выстрелы, а она все сидела, не в силах преодолеть странное оцепенение. Леночка явилась к ней, будто сонный морок, взяла за руку, что-то говорила сначала быстро и жалобно, потом медленно и тревожно. Наконец она уговорила Гашу подняться на ноги, вывела на улицу.
Они медленно побрели в гору, к центру села, туда, где над островерхими крышами хат возвышался купол церковной колокольни. Земля, сотрясаемая разрывами тяжелых снарядов, дрожала у них под ногами. Но снаряды ложились по ту сторону холма. Там, где сбегала к берегу Горькой Воды узкая и извилистая, огороженная с обеих сторон плетнями уличка. Где-то там, скрытая дымными облаками разрывов, стояла хата Серафима Петрована.
– Только бы они сидели в погребе… – бормотала Гаша. – Только бы не вылезли наружу. Господи! Сделай так, чтобы они не смогли вылезти из погреба…
Гаша старалась не смотреть по сторонам. Она видела лишь церковный купол, увенчанный перекошенным крестом на фоне дымных облаков.
– Я их оставила в погребе, когда побежала за тобой, – бормотала Леночка. – Я сбежала без спроса. Теперь баба Надя меня точно побьет.
* * *
Легкие наполнились пороховым смрадом. Гаша перевязала платок так, чтобы закрыть шерстяным полотном нижнюю половину лица. Леночка давилась кашлем, но не отставала. Они прокладывали себе дорогу в непроглядном чаду. Сделалось так темно, словно на Горькую Воду пала вечная ночь. Они миновали соседскую хату, Гаша опознала ее по вырезанному из жести петушку, украшавшему конек крыши. Ниже по склону слева от них зияла пустота. Там не было ничего, ни остова дома, ни руин. Двор Петрована оказался чисто выметенным взрывной волной. Ниже по склону, на месте дома соседей, курилась пороховым смрадом огромная воронка. Поваленные на землю плетни дотлевали. Тут и там откуда ни возьмись возникали языки пламени. Гаше почудилось на миг, будто это черти из самой преисподней высовывают свои огненные языки. Повинуясь странному наитию, Гаша повернула налево, рискуя подпалить подол, она перебралась через тлеющий плетень. Леночка неотступно следовала за ней.
– Ту думаешь, это Петрованов двор, а? – приговаривала Гаша. – Ты уверена, Леночка? Я не узнаю его, не узнаю…
