– Не-е-е! Никого нету. Никого! Пусто!
– Как же пусто? – возмутилась Гаша.
– Наверна твой Отто сбег вместе с невестою, – проворковал Никодимка. – Ты слышала ли? Говорят, будто на двор Мрии бомба угодила. Вот они и подалися прочь из Горькой Воды.
– Послушай! – взмолилась Гаша. – Сюда пошла моя Леночка. Скажи на милость, будь добр, дошла ли девочка? Видел ли ты ее?
Гаше почудилось: еще немного – и она взорвется. Безудержный гнев разрывал грудную клетку. Она ослепла и оглохла. Никодимка плюхнулся навзничь, хватаясь руками за разбитое лицо. Его протащило на спине по скользкой грязи прямо под ноги эсэсовца с автоматом.
– Твоя дочь в больничных палатах, фройляйн! Ищи ее там! – усмехнулся эсэсман, пинками поднимая Никодимку на ноги.
Он говорил с трудным для понимая Гаши баварским акцентом. Она была вынуждена остановиться, чтобы разобрать каждое слово.
– А где же доктора? Кун, Кляйбер, Рерхен? – будто из вежливости поинтересовалась она.
– Да кто тут разберет? Разве не видите: нас накрывает дальнобойная артиллерия русских! Командир отдал приказ эвакуироваться, и дураки те, кто промедлил с исполнением приказа, – эсэсовец смотрел на нее пристально, с плохо скрываемым недоверием, но говорил без запинки и, кажется, не лгал.
– Моя девочка…
– Я думаю, она все еще там, фройляйн, – эсэсман махнул рукой в сторону госпитального корпуса. – И командир там, и пленные. Вы бы забрали девчонку. Право слово, нехорошо ей смотреть, как их будут подвергать утилизации.
Гаша едва ли расслышала его последние слова. Она ступила в госпитальный коридор. Доски пола оглушительно заскрипели у нее под ногами. Она замерла, прислушалась и ясно услышала каркающий баритон Зибеля. Другие голоса звучали глухо, неразборчиво, слышалась возня и лязг металла. Наконец она увидела Леночку. Девочка больше походила на кучку старого тряпья, забытую кем-то в углу возле бельевой тумбы. Гаша признала ее по выбившейся из-под платка косе. Леночка смотрела на нее, открывала рот, беззвучно произнося слова. Она таращила глаза в странном, горячечном азарте указывая Гаше на дверь в палату. Гаша опустилась на четвереньки. Она ползла по госпитальному коридору, стараясь не касаться ботинками пола и не шуметь.
* * *
Двое эсэсовцев стояли с автоматами наизготовку, Рейнбрюнер сковал Костю и Спирю наручниками, отволок в угол, усадил, отошел, встал рядом с начальником, проговорил устало:
– Лучше попросту пристрелить. Зачем они вам?
– А тела? – отозвался Зибель. – Их тела сами по себе – неопровержимый факт. Если пристрелить – надо закопать или сжечь. На это времени нет.
Гаша внимательно следила за Костей, но тот оказался молодцом. Сидел, привалившись к Спириному плечу, низко опустив голову. Даже глаза прикрыл. Спиря же, напротив, глаз с Зибеля не сводил. И любой, увидевший его, подтвердил бы: по-немецки парень не понимает ни слова.
– Леночка, ты будь тут, неподалеку. Только прячься, родная. Прячься! – прошептала Гаша.
– Не уходи… – тихонько заныла Леночка. – Я с тобой!
– Ты должна их охранять, слышишь? Охранять! Они болявые!
Опасаясь новых возражений, она сунула Леночку в бельевую тумбу и поспешила к выходу из госпитального корпуса. На дворе оказалось пустынно. И Никодимка и эсэсманы куда-то запропали. За забором гремели одиночные выстрелы, слышалась какая-то возня. Где-то вдалеке гудели двигатели. Гаша побежала в сторону реакторной.
* * *
Впервые оказавшись в реакторной, Гаша долго принюхивалась и прислушивалась. Наконец она решилась пройти по затоптанным, скрипучим доскам коридора. Она шла, заглядывая в каждую дверь. В реакторной царил хаос, как после поспешного бегства. Часть оборудования уже была вывезена. Остальное – все, что невозможно было увезти, – переломали, перебили, раскурочили. Под ногами скрипело битое стекло, за ботинки цеплялись завитки упаковочной стружки. Вот и кабинет доктора Куна. Здесь по-прежнему царит полный порядок, и даже зеленая лампа не погашена.
Она вышла на середину комнаты и, зажмурив глаза, попыталась представить себе пистолет. Черный, блестящий, в коричневой потертой кобуре. Отто снимал его вместе в портупеей и бросал на диван, на скамью в предбаннике, на кровать – куда придется. Гаша глянула на диван, на груду тряпья, сваленную на него. Поверх солдатских одеял лежал овчинный тулуп, тот самый, который Отто носил в самые лютые холода. Из-под одеял до самого пола свисал черный ремень портупеи. Гаша кинулась к дивану, потянула за ремень. «Вальтер» глухо ударился о давно не мытый пол. Гаша сунула кобуру за пазуху. Надо бежать! Скорее в госпитальный корпус… Нет! Сначала проверить, заряжен ли. Она расстегнула кобуру, долго рассматривала пистолет, вертела и так и эдак. Наконец, уже почти отчаявшись найти решение, снова прикрыла глаза. Вот пистолет у нее в руке, вот она снимает его с предохранителя и делает серию выстрелов. Пули ровно, одна к одной ложатся в мишень, стреляные гильзы отскакивают в сторону. Патроны кончились, надо перезаряжать. Гаша открыла глаза. Неуловимое движение, и магазин пистолета у нее в левой ладони. Через ряд отверстий видны пули – магазин полон. Гаша успела поставить магазин на место и сунуть «вальтер» в карман, когда в кабинет вошел Отто.
– Глафьирья? – он казался смущенным. – Ты здесь? Зачем? Напугана?
– Да…
– Не стоит. Но лучше тебе идти прочь, в госпиталь… пожалуста…
Гаша смотрела на него в растерянности. «Вальтер» согрелся в ее руке и оттягивал карман. Внезапно грянула автоматная очередь. Ей отозвалась вторая. Что-то затенькало на низких тонах. Наверное, пулемет. Стреляли не так уж далеко, на окраине села.
– Прячься, миля Глафьирья! – попросил Отто. – Прячься, ягодка, прошу!
Он схватил Гашу за локоть и принялся оглядываться в поисках убежища. Но из крупной мебели в его кабинете были лишь стол, диван и шкаф для бумаг с остекленными дверцами. Отто сжимал Гашу в объятиях, вертел головой, в глазах его стояли предательские слезы.
За шумом перестрелки они не услышали шагов Авроры. Она закричала, в ее словах слышались и страх, и ревность, и справедливый упрек. Гаша наблюдала за ней вполглаза, всецело занятая предохранителем «вальтера». Предохранитель звонко щелкнул, но ни Аврора, ни Отто не услышали этого, всецело занятые друг другом.
И вдруг Гаша вновь увидела образок – лик Богоматери на золотой фольге в обрамлении рубинов и аметистов. Но Аврора вцепилась ей в косу и дернула. Гаша, взвыв от боли, ударила Аврору по лицу рукояткой пистолета. Превозмогая боль, смаргивая предательские слезы, метила расчетливо в переносицу и не промахнулась. Не ожидавшая сопротивления соперница снопом рухнула на пол.
Гаша наклонилась, внимательно, будто зачарованная, посмотрела, как стекают струйки крови из рассеченного лба на пол по вискам, ухватилась за образок, дернула. Тот не поддавался. Совершенно позабыв об Отто, Гаша попыталась перегрызть кожаный витой шнурок зубами. Но неожиданная боль сковала ее, заставив разомкнуть зубы. Ухватившись за косу возле затылка, Отто вынудил ее подняться на ноги.
