Картину роковых разрушений описал Гаше дед Серафим, внезапно явившийся на госпитальный двор перед обедом. Он умолил доктора Рерхена отпустить Гашу до дома, ненадолго, кое-какие дела завершить. Гаша едва успела скинуть белый халат и бахилы, натянуть телогрейку, как Серафим ухватил ее за локоть, крепко ухватил, и поволок прочь с госпитального двора.
– Ах, чтоб их! – бормотал он в усы. – Бестолковые подрывники! Ишь выбрали момент для диверсии, когда ни Зибеля, ни Рейнбрюнера в штабе не было…
– Что вы такое говорите? – изумилась Гаша.
Серафим тащил ее в гору, к храму. Казалось, он не знал усталости, а Гаша уже задыхалась.
– Да что ж я говорю? Оба были в отлучке, колесили где-то по окрестным хуторам… Слышь как шумит? Фронт надвигается!
И то правда, передовая в тот день уже не гудела, как обычно. Привычный монотонный гул разбавляли вой и скрежет. Громко! Совсем близко!
Гаша припомнила, как на Серафимов двор явилась чужая баба с хутора Завьяловский. Она рассказала, будто мимо них по почтовой дороге нескончаемой вереницей на запад движутся венгерские войска, будто советская авиация бомбит железнодорожный узел, будто в некоторых местах фронт уже прорван и танки с красными звездами на броне видели на тридцать километров к западу.
– А вокруг нас какая-то шантрапа шныряет, – бормотал дед Серафим, поторапливаясь в сторону своей хаты. – Будто своих голодранцев нам мало! Вот у венгров-то… у венгров…
– Что у венгров, дядя?
– Как что? – дед Серафим остановился. Усы его топорщились, глаза сверкали от возбуждения. – Не бойцы мадьяры. Какие с них воины? А что это значит?
– Что, дядя?
– Крушить их надо по-тихому! Надо ж своим помочь! В кои-то веки!..
И он крепче сжал Гашин локоть, да так, что та ойкнула.
Оттаявшая земля налипала на подошвы сапог жирными, черными комьями. Серафим оскальзывался, старался удержать равновесие, размахивая руками и досадуя на собственную медлительность и неловкость.
Торопился он напрасно. Бабку Юлианию, Олю и Александру Фоминичну Клавдия уже запрятала в погреб. Надежда бегала под двору, отлавливая последнюю из двух выживших кур, а Леночка просто-напросто куда-то пропала.
– Я послала ее за тобой, Гаша, чтобы всем уж вместе в погреб… – качала головой Надежда. – Зря послала. Теперь не знаю, как Саше в глаза смотреть…
– Ты тоже полезай в погреб, – приказал Петрован Гаше.
– Как же так? – изумилась та. – Ты же меня на часок отпросил, дядя. Я должна вернуться…
– Куда?! – в один голос завопили Надежда и Александра Фоминична.
– А если обстрел начнется? А если атака и начнут палить почем зря? – поддержал женщин дед Серафим.
– Ах, Леночки-то нет! – всплеснула руками Надежда. – Моя вина! Я услала!
– Я должна вернуться, – упрямо повторила Гаша. – Тем более должна, а вы прячьтесь. Эй, Клава!
– Я прятаться не стану! – буркнула Клавдия. – У меня грудь широка. Весь воздух в погребе испорчу. Детям и бабке не достанется.
Громко хлюпая кирзовыми ботами, неукротимая дочь Серафима направилась к дому.
– Куда ты, дочка? – тихо позвала Надежда.
– Убью Зибеля и вернусь, – мрачно ответила та, не оборачиваясь.
– Эх, сколь же народу на свете желает убить Зибеля! – покачал головой дед Серафим. – Не могу взять в толк одного: как же так случилось, что он тут более года обретался и не помер. А ты что надумала? Отвечай, Глафира!
– Мне надо вернуться в госпиталь. Уверена – Леночка там…
Дед Серафим с недоверием воззрился на нее.
– Я заберу девочку и вернусь. Я успею! Может, пронесет, с Божьей помощью…
Словно подтверждая ее слова, за Горькой Водой грянул взрыв.
– Крупным калибром бьют, дальнобоем, – проговорил дед Серафим. – Полезайте в погреб, бабы! И молитесь. Молитесь!
Рев Ольки потонул в грохоте новых разрывов.
Из хаты, стуча ботинками, выскочила Клавдия. В руках она сжимала вилы на крепком черенке.
– Бежим, Глафира! – рявкнула она. – Торопись! Иначе и девку потеряем, и сами пропадем.
Ее тяжелая, кирзовая обувка скользила по раскисшей грязи, но двигалась она чрезвычайно проворно.
– Возьми хоть что-то, – пробормотала Надежда, вкладывая Гаше в руку свой топорик.
Гаша заторопилась следом за Клавдией.
Село тонуло в горьком дыму пожаров. Горело несколько домов. Часть вершины холма была уже снесена разрывом тяжелой бомбы, но церковь устояла. Гаша и Клавдия кубарем скатились в зловонную ямину воронки. Выбираться наверх оказалось чрезвычайно тяжело, но могучая Клавия подала Гаше черенок вил, потянула следом за собой наверх. Гаша силилась сдерживать дыхание, чтобы не пускать в легкие едкую вонь. Она старалась не смотреть на мертвые, искалеченные и обожженные тела, а Клавдия словно не замечала их.
На спуске к госпиталю им преградили путь какие-то люди, мужчины и женщины. Все они были вооружены так же, как Клавдия: кто вилами и топорами, кто поленьями.
Один мужичишка, громко вопя, тараща глазенки, тыкал в Клавдию ножом. Та вяло отбивалась вилами, приговаривая:
– Ступай до Серафима Феофановича, Мартимьян! Там у нашего двора собирается народ. Как станут славные войска освобождения в село входить – надо посильную помощь им оказать! Эй, Романовна! Надо бы хоть оружие добыть!
– Нету ружей! – был ответ. – Разве у мадьяр и венгерцев отобрать?
– Айда, Романовна! – Кладвия воздела вилы, подобно стягу. – И вы, товарищи селяне, следом ступайте. Отымем ружья! Изготовимся к бою!
И Кладия зашагала в гору, обратно к церкви, к зияющей рядом с ней воронке. Жители Горькой Воды, толпа человек в пятнадцать, в основном женщины немолодые и постарше, последовали за ней. Многие из них плакали. Гаша слышала утробные рыдания, переходившие в вой и визг, но оружие свое убогое держали в руках крепко.
– Эх, ополчились! – прошептала Гаша и поспешила в противоположную сторону, вниз по улице к госпиталю.
* * *
Окованная железом калитка в воротах оказалась приоткрытой. Гаша осторожно заглянула внутрь. Все здания госпиталя оказались целы, ни воронок, ни иных следов попаданий снарядов или перестрелки она не углядела. Посреди двора стояла трофейная полуторка. За рулем сидел эсэсовец. Второй солдат в черной форме со свастикой и круглой каске бродил вокруг с автоматом наизготовку. Ни положенного по штату часового, ни сторожевого пса Федора возле ворот не оказалось. Гаша, волнуясь, вошла на госпитальный двор. Откуда ни возьмись, явился пьяный Никодимка.
– Зачем вернулась? – усмехнулся он.
– Мне нужны «вальтер» и Леночка, – просто отвечала Гаша. – Ты не видел ли моей девочки?
