К привычному запаху разогретого субстрата примешивался сладковатый аромат дорогих сигар. В торце коридора из подслеповатого оконца били яркие, весенние лучи, подсвечивая синеватые пряди дыма под потолком.
– Кто здесь? – крикнул Отто. Он зачем-то расстегнул кобуру и даже извлек из нее пистолет марки «Вальтер». После прискорбного случая с пленением Авроры и гибелью Эдуарда, он никогда не расставался с оружием.
– Я в вашем кабинете, господин доктор! – был ответ. – Изучаю материалы.
Зибель расположился со всеми возможными удобствами. Он сидел за рабочим столом Отто, спиной к окну и боком к двери. Лампа под зеленым абажуром освещала исписанные листы. На подоконнике стоял горячий чайник, там же в жестяной пепельнице дымила незатушенная сигара, настоящая, гаванская – Зибель был добычлив и расточителен.
– Ваша сигара… – пробормотал Отто, входя в кабинет. – Вы забыли о ней.
– Увлекся, – не поднимая головы от бумаг, отвечал Зибель. – Конечно, мне, простому солдату, многого не понять в ваших записях, но все же…
И он снова погрузился в чтение. Отто снял портупею, спрятал «вальтер» в кобуру, побросал свое добро на продавленный, пропахший карболкой диван, а сам устало опустился на стул.
– Чем вызвана проверка? – устало спросил он. – Я стал неблагонадежным?
– Слышите? – Зибель, не оборачиваясь, поднял кверху палец.
– Что? – насторожился Отто. Зибель молчал, погруженный в чтение бумаг. – Вы имеете в виду канонаду? Слышу! Но ведь весна, передовая оживилась…
– При чем тут весна? – Зибель передернул плечами. – Русские наступают! Вы читали последние сводки? Войска рейха форсируют Дон в обратном направлении. Мы оставляем Северный Кавказ. Скоро волна отступления докатится до нас. Я жду приказа об эвакуации госпиталя.
Зибель наконец обернулся. Даже стул не поленился переставить так, чтобы лучше видеть свою жертву.
– У меня сложилось впечатление, – проговорил штурмбаннфюрер, – что нас преследуют неудачи. И даже более того. Есть все основания полагать, что эксперимент не удался.
– Научные исследования – творческий процесс, – устало ответил Отто. – Не все и не всегда получается сразу. Меня удивляет другое. Там, на заднем дворе трупы. Обнаженные тела, предназначенные для кремации. Кто-то позволил раздеть их донага. Даже бинты сорваны.
– Экий вы гуманист! – улыбнулся Зибель. – Я отдал приказ Кляйберу. Он обязан изучить ливер каждого трупа и подготовить для меня отчет. Потом всех похороним, если успеем… И еще те двое, которых вы э-э-э… недолечили.
– Они выживут! – Отто вскочил и забегал по кабинету.
В буржуйке потрескивали дрова, половицы поскрипывали под тяжелыми шагами Отто. Эти звуки заполняли собой мироздание до тех пор, пока где-то совсем недалеко, может быть, на околице Горькой Воды, ухнул взрыв, за ним последовали второй, третий. Отто дрогнул, распахнул дверь в коридор.
– Не волнуйтесь, – проговорил Зибель. – Ах, как же вы стали нервны! Я, собственно, по делу пришел.
Когда по коридору реакторной застучали торопливые шаги, Отто схватил кобуру «вальтера».
– Оставьте! – захохотал Зибель. – Это друг рейха Иван Нетопырев. Уверяю вас, он не партизан.
Зибель приоткрыл дверь в коридор. За ней и в самом деле топтался сутулый человечек в длиннополой шинели и с клюкой. Он переступал с ноги на ногу, непрестанно перемещаясь вокруг упертой в пол клюки и бормотал:
– Важные сведения для ваш-ш-ш сиятства… сведения для ваш-ш-ш…
Зибель деликатно прикрыл дверь, не плотно, словно опасаясь оскорбить Отто недоверием.
Они шептались и шушукались. Отто стоило немалых усилий не прислушиваться, но ему все же удалось разобрать: соглядатай Зибеля прекрасно изъяснялся на немецком языке. Причем говорил он на том же самом прусском диалекте, что и его хозяин.
– Вы же все видели, – проговорил Зибель, возвращаясь в кабинет Отто. Штурмбаннфюрер взял с подоконника потухшую сигару, раскурил ее и снова уселся на стул. – Вы видели, – повторил он. – Как эти люди ели, болтали над телами своих мертвых сородичей. А сейчас вы убедились, как легко они могут предавать. Предавать, даже слыша разрывы русских снарядов! Это бесчувственные люди. Недочеловеки! Действительно, хороший подопытный материал и не более того… А теперь к делу: мною получена специальная директива на случай внезапного отступления. Конечно, до этого дело может и не дойти, но готовиться нужно. И доктору Кляйберу с его протухающими трупами, и вам с вашими бумагами. Отчета буду требовать каждый день. Пациентов готовьте к отправке в Польшу, в лагерь для перемещенных лиц. Оба здоровы и здесь им не место. К концу апреля мы должны оставить Горькую Воду и переместиться западнее.
– Отступление неизбежно? – немного помолчав, спросил Отто.
– Да не волнуйтесь вы так! Что вас напугало? Война? Да, на войне так бывает: фортуна вдруг поворачивается спиной. Да, сейчас русские напирают. Но чем это обернется завтра? Может статься, сюда ворвется стая обезумевших безбожников, а может, они обойдут село стороной, затеряются в бескрайних пространствах. Чего ждать от дикого стада? Не волнуйтесь! Храбрые воины рейха отстоят миусский рубеж!
И он чувствительно ударил Отто по плечу.
Глава 9. Гаша
Поначалу Гаше приходилось действовать втайне, в одиночку на свой страх и риск. Вьюжными днями, когда сугробы подпирали подоконники ее лаборатории, когда мороз сплошь покрывал оконные стекла причудливыми узорами, она смотрела, как госпитальные санитары-венгры каждый день выносят из больничного корпуса на задний двор мертвецов. Поначалу она радовалась. Один за другим безвинные страдальцы покидали вьюжную юдоль. Многие из них были безнадежны настолько, что добродушный доктор Кляйбер нет-нет да и ронял скупую слезу, оплакивая их участь. Гаша видела мельком, как больничный сторож Никодимка зарывает в особую яму ампутированные, отвратительно воняющие гниением конечности. Проходя мимо госпитального корпуса, она слышала странные звуки, мало напоминавшие и речь человека, и человеческие рыдания. Как-то раз доктора Рерхен и Кляйбер, осушив бутылку шнапса, обсуждали «чудовищные побочные эффекты» нового препарата доктора Куна.
Гаше приносили медицинские карты умерших людей. Среди прочих обязанностей, ей было поручено готовить дела для отправки в архив, в Будапешт. Преодолевая усталость, она час за часом вчитывалась в неразборчивые каракули, писанные к тому же на чужом языке. Обилие медицинских и биологических терминов облегчало понимание текстов. Долгими, одинокими, февральскими вечерами, в вое ветра за окном ей чудился сатанинский хохот и перестук копытец. Тогда она принималась молиться, но молитвы не шли на ум. Она отвлекалась, подходила к окну и всматривалась сквозь иней, сквозь пелену метели в едва теплившиеся огоньки госпитального корпуса.
В середине февраля, когда доктор Рерхен в который уже раз пожаловался ей на усталость и недосып, она предложила свою помощь по уходу за больными.
