Он говорил, не отнимая от глаз бинокля. Политрук лежал рядом с ним, грудью на бруствере.
– Сколько у тебя зарядов, Спиридонов? – спросил Сан Саныч.
– Два, товарищ старший лейтенант! – отозвался Вовка.
– Ой, хто ж напридумывал эти танки? – тихонько застонал Воропаев. – Эдакая тварь железная… преть, преть без останову! И патронов не подвезли! Зато гранат два яшшика…
Пушечный залп обрушил им на головы водопады черной земли, а Воропаев все не унимался. Он, словно потеряв рассудок, снова и снова перезаряжал свой карабин. Прячась за мертвым телом бойца Сердюка, он и не целился толком, но стрелял метко. Уложил пятерых автоматчиков, и Вовка Спиридонов стал посматривать на него с уважением. Наконец немецкий танк замедлил движение, а потом и вовсе остановился. Автоматчики свернули цепь, укрылись за его телом.
Пулеметная очередь заставила всех броситься на дно траншеи. Танк обильно поливал их позицию свинцом. Слева во взводе Перфильева кто-то истошно завопил. Костя видел, как политрук, кривясь от боли, зажал обеими ладонями окровавленное галифе.
– Заряжай, Спиридонов! – скомандовал Сан Саныч.
Спиря целился тщательно, и заряд лег точно в пулеметную амбразуру.
– Остался один патрон! – доложил Спиря.
– Ползеть, гнида, – подтвердил Воропаев и запричитал с новой силой: – Ой, да сколько ж можно-то, а? Целый день сижу, вот в эти вот вывернутые кишки уткнувшись! Товарищ старший лейтенант, выдай мне две гранаты, а?
– Зачем? – насторожился Сан Саныч.
– Да вон под танкетку подлезать стану. Хто только в наших войсках подвигов не совершает! Только мы, ростовская братва, не при делах остались… Ай, досада! Эй, деревня!
У Спири достало сил сделать вид, будто Воропаев обращается не к нему.
– Завещаю тебе мое последнее богатство! Жри да пей, коли смогешь! – он извлек из кармана теплые империалы и швырнул их на дно окопа. – Подбери потом, деревня. Эх, да хто ж помянет мою поганую душу, ежли не ты, приблудный херувим?
Золото тускло блеснуло в побуревшей от крови пыли, а Воропаев, глумясь и куражась, взял из рук обозленного старлея две противотанковые гранаты.
– Если вздумаешь выкинуть штуку, помни: я тебе заградотряд! – прорычал Сан Саныч. – Последней пули не пожалею.
Но Воропаев уже не слышал его. Перескочив через тело убитого Сердюка, он упал на землю, пополз, яростно вихляя тощим задом, волоча за собой по земле связку гранат. Пули ложились вокруг него, не раня. Косте показалось, будто в знойном мареве над ним распростерла крыла большая, белая птица.
– Нешто это лебедь? – услышал Костя вовкин голос.
Костя смотрел вслед Воропаеву. Его мутило от фекального духа, распространяемого распоротым животом Сердюка. По брустверу долбили автоматными очередями, и им пришлось осесть на дно, в кровавую жижу.
– Ну что, Сан Саныч, атака или так будем помирать? – спросил Фролов, расстегивая кобуру.
– Погоди, комбат… – Сидоров лишь на миг выставился из окопа, и в каску ему тут же ударил осколок.
Сан Саныч моргнул и осел на дно.
– Ранен? – рявкнул Фролов.
Они слышали заунывный скрежет, производимый траками танка. Косте уже доводилось видеть разутюженные такими вот гусеницами окопы, и он смотрел назад, на ростовские руины.
– Ранен?! – повторил Фролов. – Отвечай же, черт!!!
Ответ старлея потонул в грохоте взрыва, земля содрогнулась, и Косте показалось на миг, что края траншеи сейчас сомкнутся у них над головами. А потом их присыпало влажной землицей. Сквозь дурнотную пелену Костя увидел на лицах товарищей кровавую пыль.
А потом на их головы свалился Ливерпуль.
– В городе немцы… связи нет. Эх, что б мы жили так счастливо в Одессе!
– Связи нет, – вздохнул Велемир. – И, думается мне, боеприпасов тоже ждать не стоит…
– Что с рукой? – сурово спросил Фролов.
– Беда страшная с рукой. Проткнуло-таки навылет, – отозвался Ливерпуль. – А вот там…
Он указал рукой в сторону городских окраин.
– Там немцы… Связи нет, и не будет.
Косте показалось, что Фролова не удивила эта новость, но и не обескуражила.
– Надо уходить. Так?
– Так, – отозвался политрук. – Только ты бы, Иван Максимович…
Велемир медленно стянул с носа очки. Он долго оглаживал себя, выискивая на подоле гимнастерки не загаженный кровью лоскут. Потом, стараясь унять дрожь в руках, принялся протирать стекла очков.
– Что, рана беспокоит? – переспросил Фролов. – Что?! Говори, не молчи!
– Ты назначил бы кого вместо себя… приказом… заместителем… – тихо ответил Велемир. – Сидорова, что ли, или хоть вон, Ливерпуля.
– Живые похоронят мертвых и будут действовать в соответствии с уставом, – ответил Фролов. – Разделимся на два отряда. Сидоров и Ливерпуль пойдете со второй ротой… с тем, что от нее осталось. А мы с политруком – с первой. Липатов! Созывай бойцов.
– Иван Максимович, – тихо сказал Велемир, бросая под ноги коротенький окурок. – Только ведь я-то не ходок…
– Ничего, ничего! До Дона дойдем, а там…
– По мостам перейдем в бессмертие… Ах, Перфильев, Перфильев! – печально докончил Велемир.
* * *
Тело политрука становилось все тяжелей. Косте казалось: еще немного, и он не удержит свой край плащ-палатки. Руки гудели, спина онемела, сердце колотилось о ребра так, словно собиралось выскочить наружу. А Вовка Спиридонов не знал усталости. Почувствовав, что Костя начал сдавать, он забрал у него карабин и вещмешок. Широки спирины плечи, крепка его спина, огромно тело, легка, невесома поступь охотника. А Фролов, словно волк степной, бежит, петляет между руин, выбирает дорогу. Следом за ним Костя и Спиря, между ними на полотнище плащ-палатки бледный, изнуренный болью политрук. За спиной у Кости старлей Сан Саныч и остатки батальона, все кто выжил, пятнадцать душ да еще двое примкнувших к ним артиллеристов. Замыкал колонну беглецов Ливерпуль. Комбат приказал ему избавиться от амуниции связиста. При Ливерпуле остался лишь его объемистый ранец. В его недрах что-то тихонько брякало и дребезжало. Это бряцанье, шорох щебня под подошвами солдатских ботинок, матерный шепоток за спиной – вот все, что мог слышать Костя. Изредка, впадая в тяжелое забытье, стонал Велемир. Фролов нечасто оборачивался и неизменно с одним и тем же выражением внимательной тревоги смотрел Косте в глаза.
Враг их не преследовал. Воропаев, словно острая рыбья кость, стал поперек глотки немецкой атаке, она поперхнулась, задохнулась, иссякла.
К ночи Мокрый Чалтырь остался далеко позади. Фролов остановился, прислушиваясь. Бойцы за спиной у Кости тут же попадали на землю. Спиря осторожно опустил свою ношу. В знойной тишине слышны были лишь жужжание мух, крысиное попискивание и тяжкое дыхание бойцов.
