Она перекрестилась внезапно и неумело.
Глава 7. Костя
Знобкая, слякотная зима сменилась короткой, пыльной весной. А потом на город обрушился зной. Поначалу он лился с небес, животворящий, оживляющий. Но к концу мая превратился в топкое болото, поглотившее город. Зной раскалил мертвую броню подбитых танков, он разогрел белую пыль, он высосал влагу из почвы. Зной был повсюду. Зной сочился меж камней, зной стелился по-над рекой, стекая с берегов в медленное русло.
Они привыкли к ростовской жизни, привыкли к отдаленному грохоту передовой, привыкли к вою штурмовиков над головами, привыкли к писку крыс-трупоедов, в невероятном количестве расплодившихся под руинами, приспособились к полуголодному солдатскому пайку. Жизнь покатилась по наезженной колее прифронтового быта. Мосты за их спинами отстраивались, руины оживали. Жизнь казалась им простой и осмысленной. Они несли службу и были в более выгодном положении, нежели те, кто бесцельно бродил среди развалин и по уцелевшим улицам – неприкаянные люди, в одночасье потерявшие дом и кров – беженцы.
До наступления нового года Ростов-на-Дону хоронил своих мертвецов. Бойцы похоронных команд, словно муравьи, копошились на кирпичных осыпях, растаскивали почернелые бревна пожарищ, рыли братские могилы. Скорбный их труд не прекращался ни на день. Смрадный воздух очистился. Может, и остался еще кто-то под руинами. Наверняка так оно и есть. Что ж, пусть каменные осыпи станут им могилой до поры, когда утихнет война, когда дожившие до мирных времен примутся заново отстраивать свои жилища.
Восемьдесят пятый отдельный десантный батальон вместе с инженерными и саперными частями отдельной пятьдесят шестой армии восстанавливал мосты и разминировал берега реки, разгребал проходы в руинах, извлекая из-под них неразорвавшиеся бомбы и мертвые тела. Строил линию обороны так, словно намеревались оставаться в разрушенном Ростове навсегда. Фролов бесновался. Штаб пятьдесят шестой отдельной армии не пускал батальон на реку Миус, на линию фронта. Их, отважных десантников, совершавших рейды по тылам наступающего на Москву вермахта, штурмовавших с ходу линии обороны противника, заставляли строить укрепления в Ростове, извлекать из-под руин оттаявших после зимы мертвецов и нести охрану переправ! Тыловая возня! Фролов чах, худел, ссорился с Прытковым, когда тот подступался к нему с бритвенным прибором.
С наступлением лета налеты штурмовой авиации участились, и Фролов повеселел тем странным весельем смертника, который увидел наконец возможность реализовать свое предназначение. Костя чуял: скоро будет дело. И какое дело!
* * *
– Это немец, – сказала женщина. – Посмотри, у него на груди железка. Наши-то люди все больше кресты носят…
– Не-е, – возразил дедок. – Кресты носят те, которые беспартейные. А партейным коммунитическа вера не дозволяет кресты надевать.
Оба склонились над обгоревшим трупом. Одежда на мертвеце обуглилась и истлела, волосы сгорели, пустые глазницы отрешенно пялились в небо.
– Все верно – ботинки немецкие, – подтвердил батальонный политрук Велемир Хвостов. – Тащите его в ров. Эх, затянули мы с похоронами…
– А как иначе? – вздохнул дедок. – Зима-то холодная выдалась. Мертвецов из-под снега выковыривать – дело не простое, тем более, когда сам едва жив. Вот и ждали ростепели…
– Надо покончить с этим, – политрук насупился. – Покончить до конца недели! От дивизии помощи ждать не стоит. Надо как-то справляться своими силами.
– Бог уж нам помог, даровав морозную зиму и засушливую весну, – дедок стянул картуз, истово перекрестился. Потом, опомнившись, с опаской уставился на политрука.
– Не боись, дед, – политрук закурил. – Тут не только в Иисуса, а и в Кришну, и в Будду уверуешь, при всей их нелепости и антинаучности. Шевелись, родной, пожалуйста. Надо заканчивать с похоронами.
– Надо бы попа… – осмелел дед.
– Без попа! – отрезал Велемир. – Следите только, чтобы захватчиков с нашими гражданами в одну могилу не класть. А ты, Липатов, помогай. Мы пока без тебя обойдемся. А к вечеру и друг твой Спиридонов подтянется. Так распорядился Иван Максимович.
– Я партейные доктрины тож признаю, сочувствующий я… – рассеянно пробормотал дедок.
Он подцепил обгорелые останки багром. Женщина помогала ему граблями. Сообща они втащили труп на кусок брезента. Дальше дело пошло веселее. Дедок ухватился за край полотна и потащил его в сторону похоронного рва.
– А этого куда? – Костя указал рукой в сторону скрюченного тела.
– Этого мы еще не осматривали, – проговорила женщина. – Эй, малец! Посмотри-ка ты: не немец ли?
Костя подошел к мертвецу. Убитый был одет в грязную полотняную куртку. Шапки на нем не оказалось. Костя видел седые, слипшиеся от крови волосы.
– Свежий, – мрачно сказал Велемир. – Это последнего налета урожай. Он не может быть немцем. Но ты все равно проверь, Липатов. Я отправляюсь в распоряжение первой роты. А ты проверь, проверь…
Костя смотрел, на сутулую спину уходящего политрука. Велемир быстро шагал по усеянной мелким щебнем улице. Подошвы его юфтевых сапог поднимали с земли облачка белесой золы. Политрук шел быстрой, шатающейся походкой. Ах, как Костя ошибся в этом человеке при первом знакомстве. Как подвело Костю волчье чутье! Рыхлое, бабье тело, неказистая физиономия, неизменно покрытая неопрятной щетиной, противный, картавящий баритон, произносящий затверженные, корявые сентенции – таким виделся политрук Велемир Хвостов Косте после первого знакомства. Странной казалась Косте трогательная, дружеская привязанность капитана Фролова к этому человеку. А разговоры бойцов о неизменном участии политрука во всех рукопашных схватках Костя решил считать враньем.
За Велемиром неотлучно следовал автоматчик – высокий детина из сибиряков. Огромные ладони бойца прижимали к груди разогретый солнцем приклад ППШ. Эх, устали они от сидения на донском берегу. Нет настоящего дела!
* * *
Костя перевернул мертвеца на спину. Лицо его, бледное, не запятнанное кровью, казалось странно плоским и округлым, словно днище сковороды.
– Он в подвале прятался, когда дом обрушился, – сказала женщина. – Как это?..
– Прямое попадание, – напомнил Костя.
Он внимательно смотрел на женщину. В темном, сатиновом, перепачканном сажей и рыжей кирпичной пылью платке, в кофте с длинным рукавом и добротной красной юбке, ростом едва ли не выше самого Кости, она показалась ему удивительно красивой. Наверное, она исхудала и смертельно устала. Простая и грязная одежда висела на ней мешком. Костя приметил ее еще вчера. У нее нашлись и ложка, и оловянная миска, которую старшина щедро наполнил нехитрой солдатской едой. Костя украдкой смотрел, как жадно она ела. В роте солдатня вела всякие лишние разговоры об этой женщине. Будто под здешними руинами сгинула вся ее семья: и дети, и старики – свекор со свекровью. Будто муж пропал в окружении под Киевом, а сама-то она коренная ростовчанка, казачка. Из всего оголодавшего солдатского стада к ней решился приставать не Петька Воропаев, как можно было бы предположить, учитывая его наглость и неуемный интерес к женскому полу. Подкатиться наладился старшина Лаптев. Костя не понаслышке, а собственными глазами видел, как она тюкнула Никодима Ильича острым осколком кирпича в лоб. Сильно тюкнула, до крови. Вовка Спиридонов почтительно сдерживал распиравший его хохот, перевязывая рассеченный лоб командира индивидуальным перевязочным пакетом. Тогда Костя узнал и имя женщины: Катерина Евграфовна. Так она велела себя называть личному составу второй роты.
