– Ах мать ее, колокольную! – зарычал Сан Саныч. – Слушай мой приказ! Пр-р-рекр-р-ратить все работы по возведению укреплений до полного уничтожения вражеского дзота!
– Можно подобраться по-тихому и всех попросту перерезать, – тихо предложил Костя.
– Липатов, обращайся по уставу, – угрюмо буркнул Сан Саныч.
– Пацанчик прав, ваше благородие, – поддержал Костю Телячье Ухо. – Их уж можно брать и без атак. Едва теплые они. Скоро и без нашего пособничества богу души отдадут. Я думал думу и надумал, как расковырять этот дзот! Ваше бла… Товарищ старший лейтенант!
– Пойдут Спиридонов, Кривошеев и Липатов, – голос Сан Саныча на этот раз дрогнул. – Но не сейчас, а после ночи, под утро. Остальных смысла нет…
Он покосился в сторону удрученно молчавших новобранцев.
– Пусть еще поживут… Может, и пообвыкнутся… Эх, солдатами не рождаются. А ты чего вылупился, Пимен? Мать твою колокольню! Смотри, старшина с кухней!
Чугунный тарантас, дымящий прогорелой трубой, тащила молодая, мелковатая лошаденка, шустренькая и непугливая. Широкие колеса вязли в волглой грязюке, и старшина в новенькой каске и перепачканном фартуке, истово матерясь, помогал коняге вытянуть повозку на пологий берег.
Едва Пимен схватил поварскую кобылку под уздцы, в железный бок повозки ударила первая пуля. Вторая, свистнув у старшины над ухом, попала в дымящую трубу. Кусок прогорелой жести отскочил в сторону и ударил лошадку по загривку. Коняшка понесла. Проявляя недюжинную силу и прыть, тонконогая трехлетка неизвестных кровей таскала по размокшей грязи полевую кухню. Из отверстия в чугунном боку топки валил дым.
– Дрянь у немцев снайпера. Так-то оно, – шмыгнул носом Спиря. – Мог ведь первой пулей лошадь свалить, а второй – повара. А так, что оно получилось? Хулиганское баловство и напрасная трата патронов!
Они сидели на дне окопа рядом, грея лица над горячим мясным варевом. Над их головами, на поверхности земли дробно сыпал отборным матом старшина. Под аккомпанемент молоточка, при помощи которого Верещагин пытался залатать пострадавший от снайперских пуль корпус полевой кухни, Сан Саныч и Перфильев строили планы ликвидации дзота и злополучного снайпера.
– Оно не стоит таких уж планов, правда, москвич? – проговорил Спиря. – Плевое дело, правда?
– О да! – Костя сунул ложку под обмотки. – Если дядя Гога в деле, то любое дело становится плевым…
Над окопами второго взвода висел дух хорошей солдатской еды: перловой, в меру приправленной маслицем, каши, хорошо проваренной говядины и свежеиспеченного, не успевшего еще остыть хлеба. Сытый Спиря залег на стреме, уставил дуло своей винтовки на злосчастную колокольню. Частенько прикладывался к прицелу, пытаясь уловить малейшее движение там, на продуваемой всеми ветрами звоннице.
– Эх, жалко мне его, – приговаривал Спиря. – Ой, жалко!
– Кого? – вяло спросил Костя.
– Да снайпера этого. Ни пожрать, ни опорожниться ему толком… И так сколь уж дней…
– Возлюби врага своего, как друга, – внезапно проговорил Пимен, примостившийся со своим котелком неподалеку от них.
– Возлюбить, наверное, я не смогу, – отозвался Спиря. – Но и ненавидеть не стану. Потому как от ненависти рука дрожит и пулю мимо цели пускает. А с жалостью в сердце я его вернее избавлю от мук…
* * *
– Нет, стрелок из тебя никакой, – вздохнул Спиря. – Я ж говорю тебе: задерживай дыхание! А ты пыхтишь, как перегретый чугунок, да еще плечом дергаешь. Лежи тихо!
И Спиря хлопнул его ладонью по спине. Костя напрягся, задержал дыхание и нажал на курок.
Они не расслышали, как пуля ударила в кирпичную кладку колокольни, не видели, как свинец выбил из кирпичной кладки оранжевые осколки.
Ответ последовал незамедлительно. В щели амбразуры дзота, прилепившегося к стене колокольни, расцвел огненный цветок. Пулеметная очередь, щедро оросившая свинцом их траншею, застлала белый свет мелкой земляной пылью.
– Да не дергай ты! – взвыл Спиря, сползая с бруствера. – Не дергай курок, а мягко тяни. Тяни на себя, с жалостью!
Они улеглись на дне старой воронки лицом к лицу, Костя на левый бок, Спиря – на правый.
Закурили.
– Слушай, – тихо спросил Спиря. – А зачем это вы с дядей Гогой вокруг поповского домика шастали?
– Клад искали.
– Да ладно! Какой тут клад? – хохотнул Спиря. – Нешто короб водки да коляску колбасы? А может, варенья или брусники сушеной?
– Золото. Именной перстень старого московского вора. Символ власти над воровским миром. Романтика!
– Эх, не растет в этих местах брусника. Так-то оно! – Спиря горестно вздохнул.
– Эй, пацаны! – над краем воронки нависла покрытая каской ушастая голова Телячьего Уха. – Щас самый раз выползать. Я до дзота полезу, а вы уж снайпером займитесь. Ты, Длинный, лазать большой мастак. А я-то старый и высоты боюсь…
Голова убралась. Костя, выглянув из воронки, узрел в предутреннем тумане вихляющий зад Телячьего Уха и подошвы его подбитых гвоздями ботинок. И Костя пополз следом за вором Кривошеевым в сторону колокольни, туда, где плевался смертью вражеский дзот.
– Скажи, браток, – прошептал ему в спину Спиря. – А вы золото как делить будете? Или до наступления мирных времен в сыру землю зароете?
– Тихо ты!..
Над головами бойцов грянула пулеметная очередь. Со стороны реки ей ответила отборная матерная брань. Кто-то дал очередь из автомата, и снова наступила тишина.
Костя перевернулся на спину. Он смотрел в светлеющее небо. Сколько дней или часов он проживет в этих влажных сумерках? Так хочется солнца! Хочется, чтобы ураганный ветер разогнал наконец эту серую, пропахшую смертью хмарь. Солнце и лазурь небес, и несметные полчища бомбардировщиков с черными пауками свастики на крыльях. Взорванная вода Дона, плывущие по течению вздувшиеся тела, водопады битого кирпича. Нет, путь уж лучше пасмурная хмарь, зато тишина. Тишина!
– Что ты там увидел? – шепотом поинтересовался Спиря. – На войне положено мордой в землю ложиться. Так-то оно!
– Не хочу перед смертью землю жевать, – отвечал Костя. – Эй, а где наш старший товарищ и наставник?
– Это змей ползучий, а не человек, – Спиря не сдержал смешка. – Эвон он уже у дзота и смотри-ка…
Его голос потонул в треске пулемета. Из дзота снова вели огонь да так, активно, словно боеприпасов на месяц заготовили. А еще через миг на Костю сверху свалилось тело Телячьего Уха.
– Кур-р-рвы, мр-р-рази, фаш-шисты…
– Что, дядя Гога, ранен? – заволновался Спиря.
– Кур-р-рвы решили себя взорвать. У них там динамитные шашки, я подсмотрел. Если кур-р-рвы сделают это, нам придется через часто сито их дерьмо промывать, чтобы золотишко добыть! – Телячье Ухо едва дышал. – Ишь, себя взорвать вместе с моим добром! Слушай, пацаны! У меня есть две гранаты…
