– Да что ж у вас все падает сегодня? – Костя досадливо сплюнул.
Скатка и сумка с противогазом очень мешали, но ему все же удалось достичь отважного увальня до того, как тот успел собраться с мыслями. Финка проткнула его грудь, словно бумагу. Немец оказался одного с Костей роста, но шире в плечах. Он уперся в Костю выпяченным, тугим, словно барабан, животом. Костя, придерживая его за ремень, смотрел, как угасают в зрачках врага последние искорки жизни.
Потом пришлось еще упокоить надсадно хрипевшего шустрого копателя. Костя дорезал его финкой попросту, одним движением поперек горла. После этого он подобрался к ящикам с динамитом. Дурачок так и сидел, привалившись к ним боком. Гимнастерка на его груди потемнела от крови, на лице застыло то же тупо-сосредоточенное выражение, которое оно имело при жизни. Костя обыскал все три трупа. Взял ножи и сигареты. Тщательно очистил лезвия от крови, протерев их полами одежды убитых. Он сосредоточенно выполнял свою работу, прислушиваясь к шумам, доносившим с реки. Там, за высоким, полуразрушенным, железобетонным забором, толклось множество людей. Им туда нельзя. А вот на путях пока пусто, впрочем… Костя обернулся. Старшина Лаптев стоял на насыпи во весь свой невеликий рост. Костин автомат он держал наизготовку, собственное оружие закинул на плечо.
– Почему бросил автомат? – прошипел старшина.
– Так тут же минеры! – изумился Костя. – Не устраивать же шухер с автоматом?
– Н-да, – подтвердил Спиря. – Вон там за забором. Во-о-он за той осыпью! Там, надо думать, и есть река. Они по берегу шастают. Топают, словно лоси. Не слышишь, дядя? Так-то оно.
– Все одно, – ярился старшина. – Красноармейцу бросать автомат нельзя! А я вам командир, а не дядя! Никодим Ильич Лаптев мое имя! Эх, навязали мне на голову всякий сброд!..
– Ты уж прости меня, дядя Никодим, – Костя широко улыбнулся, приложив ладонь к груди. – Больше не буду бросать. Честное слово!
– Никодим Ильич! – фыркнул старшина. – Я, паря, уж воевал, когда твоя мамка только косички научилась заплетать.
– Никодим Ильич, – послушно повторил Костя. – Теперь запомнил.
– Прощаю, – хмуро заявил Лаптев. Он пристально, с недоверчивым восхищением смотрел на Костю. – Хоть и самовольник ты, но все одно… прощаю! Но в следующий раз попомни: автомат не оставлять! Хоть и мастеровитым ты оказался по части резни, но все одно: автомат есть автомат.
Их разговор прервал внезапный взрыв. Невдалеке над руинами взмыл в сереющее небо дымный столб. Земля дрогнула. Мертвый немец с зияющей в горле раной, сполз на землю, словно устал спать сидя и решился наконец прилечь. С пасмурных небес на них посыпалась крупная каменная пыль.
– Это наши палят с того берега, – сказал старшина. – Надо торопиться к мосту. Товарищ Починков – командир дивизионной артиллерии – обещался не лупить по нашему квадрату. А там кто его знает…
* * *
Они крались вдоль железнодорожной насыпи до тех пор, пока на путях не замаячил хвост военного эшелона. Слева от них над городом вздымались сизые громадины разрывов. Земля тряслась, словно заходясь в истерическом хохоте. В промежутках между взрывами они слышали истошные крики. Вопили немецкие интенданты.
Вдоль пути сновали люди в чужой форме. На платформы грузили крупнокалиберные орудия. Противник пытался отступать организованно.
– Впереди Гниловская, пост, – задумчиво сказал старшина. – Они собрались уж драпать, иначе дозоры ходили б вдоль всего полотна. Эй, Липатов! Сообрази-ка, сколь давно на город упал последний снаряд?
– Минут пять – семь, – ответил Костя. – А что?
– А то… Мож уже закончили долбить?
Сержант расстегнул планшет, отрыл карту. Они примостились на дне старой воронки. Тяжелый снаряд угодил прямиком в небольшую станционную постройку, разметав на стороны кирпич и шиферную кровлю. После взрыва часть дома осыпалась на железнодорожные пути. Впоследствии немцы сгребли этот мусор в воронку, очистив полотно. Фундамент отчасти уцелел. Огромные куски покореженного взрывом железобетона устилали дно воронки. Среди них и нашли укрытие десантники восемьдесят пятого отдельного батальона. Над их головами высилась железнодорожная насыпь. Совсем рядом слышалась чужая речь. Властный тенорок выкрикивал команды:
– Berechnungen auf der Plattform sitzen! Unterofitser! Warum sind Sie nicht in der Dienstwagen?
[30]
– Почему же не ударить по станции? – удивился про себя Костя.
– Потому что на станции должны быть мы! Дивизионной артиллерии это известно, – раздраженно ответил старшина. – А мы – вона где в носах ковыряем.
Старшина наконец принял решение.
– Разделимся, – решительно проговорил он. – Москвичи пойдут сейчас налево, а там проследуют по Пролетарской улице.
В этот момент рельсы у них над головами загудели. Состав тронулся.
– А мы с тобой, сибиряк, перепрыгнем через пути и пойдем по-над берегом. Вы, москвичи, стремитесь к мосту. К мосту! Там место сбора десанта.
Костя, недолго думая, полез наверх по склону воронки. Он замер на несколько секунд, когда где-то наверху снова хлопнул взрыв. На этот раз били из малого калибра.
– Торопитесь, москвичи! – зарычал старшина. – Это наши с моста бьют, зажигалками. Эшелон хочут поджечь! Торопитесь!
И Костя заторопился. За его спиной шумно сопел Телячье Ухо.
* * *
Они бежали по оплавленной щебенке между пылающих домов. Что там еще могло гореть? Утром Косте казалось, будто здесь ничего не осталось, кроме битого камня. Но сейчас, шагая по Пролетарской улице, он чуял: там под вяло пылающими руинами есть люди. Обгорелые, расплющенные, растерзанные трупы. Он чуял их предсмертный ужас, слышал их напрасные мольбы. Здесь, среди руин, все казалось вымершим, изрешеченным, сожженным. Но кое-где теплилось слабое биение жизни. Костя приготовился принять обжигающий, на грани безумия ужас, но слышал только равнодушие. Тупое, голодное равнодушие.
Телячье Ухо обернулся к нему. Слишком маленькая, не по размеру, каска нелепо сидела на его огромной голове, жестоко сминая большие уши. Костя улыбнулся.
– Это улица Пролетарская, – пояснил Телячье Ухо невпопад. – Тут мой кореш жил-поживал. Только вот где его дом? Как разобрать? Говорил, у железки, вроде где-то на углу…
– Где мы, дядя Гога? – Костя остановился.
– Удивляюсь я на тебя! – хмыкнул Телячье Ухо. – То ты вострый, как тот ножик, что всегда в голенище носишь, то словно спишь на ходу, словно душа твоя через уши из тела выворачивается. Недаром в Марьиной Роще толковали, будто ты странный. Очень странный!
– Где мы, дядя Гога? – повторил Костя.
– Где-где… Там вокзал и железная дорога, за твоей спиной Дон. Там же и Темерницкий мост.
