– Че, наново раскулачите? – хмыкнул хозяин.
– Да кто ж тебя кулачил? За что ты на советскую власть обижен?..
– Дам два мешка и бабу.
– Да на кой мне твоя баба! Пять мешков овса и ни мешком меньше!
– Два мешка и бабу! Да за бабу ты мне ишо дойчемарок отслюнявь. Я знаю, у тебя есть.
– Да что за баба? Не Ульяну ж ты за дойчемарки торгуешь?
– Не-е, то баба тонкая, пока еще чистая, никем из наших не трахана. Шелковое белье на ней и русскую речь понимаить.
– Немка? Да за немку оне тут всю округу перевешают!..
– Не-е-е, не немка. Но в шелковом белье. Образованная. Ты мне тридцать дойчемарок. Я тебе – два мешка овса и бабу. Быстрее думай, гнида… ой, охрани меня советска власть, Иван Ростиславич…
Аврора видела, как мужик поднялся, сдернул с головы лохматую, высокую шапку и поклонился тощему в ноги.
– Пять мешков, – стоял на своем тощий. – А пленные немцы или их союзники нам не нужны. А ты, Капитон, зря их повязал. Будут у нас за то неприятности!
– Это ты зря! – фыркнул Капитон. – Говорю ж – баба хорошая, разным любовным примудростям обучена. Ну умеет. Понимашь?
И Капитон перешел на шепот:
– Ни твоя жена, ни, тем более, моя таких делов не знает. А эта умеет и так, и эдак, и всяко по-другому…
Потянуло табачным дымом. Хозяин хутора закурил.
– Я сейчас уеду, – проговорил тенорок с угрозой. – А тебе на раздумья правление дает один день и не часом более! Пять мешков овса. Запомни: пять!
– Эх! – вздохнул хозяин. – Скатертью дорога тебе, Иван Ростиславич…
Аврора услышала тихий перестук копыт. Она то и дело оглядывалась в темноту подвала, прислушивалась – не очнулся ли Эдуард. Но тот лежал на холодном каменном полу без движения. Аврора хотела было подползти к нему, попытаться привести в сознание, но ее отвлекло явление нового действующего лица, а именно хозяйки хутора, Ульяны.
– Уля-уля-уля-уля, – насмешливо зареготал хозяин.
И в голосе его, и в интонациях Авроре послышалось странное русское веселье.
«Глумиться, – вспомнила Аврора нужное русское слово. – Вот что значит “глумиться”!»
– Щас вдарю по хребту коромыслом, – угрюмо ответила Ульяна.
– Уля-уля-уля-уля! – не унимался хозяин.
– Эт как же ты у нее белье-то рассмотрел? – тихо спросила хозяйка.
– Како белье?
– Та шелковое. И про то, как она, дескать, умеет! – хозяйка возвысила голос.
– Чего умеет?
– А то!
Аврора услышала глухой звук удара: один, второй, третий. За ударами последовали шорохи и топот.
– От так от жена Ростиславича точно не умееть. А я дак умею! – рычала Ульяна.
– Уля-уля-уля… – голос хозяина сделался тише и как-то поскучнел.
Аврора поняла, что мужик мечется по двору, преследуемый разгневанной хозяюшкой. Пленница слышала хриплые стоны и звуки ударов, перемежающиеся с дробным топотом и стуком. Хозяин и хозяйка гонялись друг за другом по двору. Она – с коромыслом наперевес, он – тяжело опираясь на трость.
«Как молодые резвятся», – бесстрашно подумала Аврора.
– Избавься от них! – рычала Ульяна. – Богом молю, избавься! А о науках ее бабских и не мечтай! Не то будешь и боком, и раком в петле болтаться и я с тобой вместе!
– Уля-уля-уля… – голосишко хозяина совсем увял. Да и прыти в нем заметно поубавилось. Он все еще мотался по двору туда-сюда, безуспешно пытаясь увернуться от ударов коромыслом. Но первой устала хозяйка. Она бухнулась на лавку прямо напротив оконца. Аврора осмотрительно присела, исчезла из проема, спрятала лицо.
– Отдай Ростиславичу пять мешков и пусть отвяжется. А этих… в придачу. С глаз долой! Пусть его, гниду, за них и повесять…
– Отдай пять мешков! – передразнил супругу хозяин. – Ах ти, Уля-уля-уля! Седня пять мешков, завтра – поросенка, а потом и Лельку ему отдай. А не ему, дак этим вот… захватчикам родимой земли, мать ее колхозную!
– Отдай! – рявкнула Ульяна. – Отдай и немцев, и овес! А потом…
Тут она направилась к мужу, а тот, тонко разбиравшийся в настроениях супруги, и не подумал убегать, не вопил глумливо «уля-уля-уля», а подставил ей большое ухо, да так подставил, что даже лохматая его шапка на сторону съехала.
– И то правда, Ульяна. Не отпускать же их! – проговорил он, выслушав супружеские советы. – Ить растрандят по округе и про порося, и про Лелечку твою. Корову-то ить было не спрятать, а этих ить до соплей жаль…
– За Лельку убью, – воинственно подтвердила Ульяна. – Убью голыми руками! Хоть Ганса, хоть Ивана, хоть Джужоппу, мать его латинянку…
Аврора, гремя цепями, отползла в угол. Она старалась подсунуть под себя полы шинели и не прижиматься спиной к холодной стене. Только не заболеть! Эдуард зашевелился в углу – значит, жив…
Что она станет делать, когда их партизаны потащат в чащу? На смену этой, первой, панической мысли, пришла следующая – здравая, спасительная. На много верст окрест нет леса, нет чащи, а значит, и партизан нету!
* * *
Дверь приоткрылась, впустив в подземелье неяркий дневной свет. На фоне светлого пятна возникла кривобокая фигура в высокой лохматой шапке. Человек тяжело опирался на трость. Оголодавшая Аврора учуяла густой перегарный смрад, смешанный с ароматами крепкого табака.
– Джон Сильвер… – едва слышно прошептала она.
– Не-а, – ответил мужик, – Кумарь мое прозвание, а имя – Капитон. Вместе получается Капитон Кумарь. Из христиан я, но советской власти сочувствующий. Это я вам, немчура, офицьяльно заявляю. Кто из вас первым опорожняться будет? Эхма, ни хрена ведь немчура не понимаеть, эх…
– Я, я… – отозвалась Аврора. – Господин, очень хочется… И пить, пить!
Он спустился в подземелье, стуча тростью, ловко отвязал Аврору от кольца, но цепи с лодыжек и запястий снимать не стал. Словно перышко взвалил на плечо и поволок наверх, на улицу. Цепь скрежетала по каменному полу подпола, звенела, колотясь о толстые доски ступеней. Мужик напоил Аврору ледяной водой прямо из ведра, сунул в рот краюху хлеба. Хлеб оказался странного, кисловатого вкуса, пах брагою и показался Авроре невероятно вкусным.
– Жри, жри, – усмехался мужик. – Пирожных не скоро отведаешь!
Где-то совсем рядом взблеивала коза, похрюкивая, возился поросенок, дурманно пах скотный двор. Аврора пыталась пристроиться так, чтобы наглый, пронырливый взгляд мужика не смог узреть не только ее тела, но даже нижнего белья. Ее выручила Ульяна. Вооруженная коромыслом, она явилась на скотный двор, стала между мужем и Авророй, уперев руки в бока.
Аврора, преодолев жгучий стыд, справила нужду, и уселась под стеной сараюшки на покоробленный деревянный ларь, чтобы доесть дарованную ей черную краюху. Ульяна скрылась из вида за углом сарая. Аврора слышала, как она спускалась в земляную нору, вырытую в центре двора – погреб, ставший их с Эдуардом темницей. Послышался звон цепей и тихий голос Эдуарда:
