Любопытство победило терпение, как часто бывает.
После ужина Натали сидела в папином кресле и читала антологию По. Мама устроилась на диване, работая над покрывалом для семьи Картье, жившей через дорогу: у них ожидалось прибавление этой осенью. Примерно около половины десятого мама сказала, что ей нужно «дать глазам отдых», отложила вязальные спицы и вскоре заснула.
И вот мамино дыхание стало глубоким и ровным; она даже начала слегка похрапывать.
Отлично: она проспит какое-то время.
Натали положила книгу на боковой столик и встала так тихо, как только могла. Она осторожно направилась в сторону маминой комнаты. Тень обняла ее, как только она проскользнула в дверь, а любопытный Стэнли шел за ней.
В темноте она нащупала лампу на мамином прикроватном столике. Дзынь! Задела рукой основание лампы. Она отдернула руку, прислушиваясь, пока не услышала, что мама все так же спит в гостиной.
Натали зажгла лампу и прикрутила до совсем небольшого огонька и понесла ее… Куда? Она помедлила, оглядывая родительскую спальню, будто видела ее впервые. Она не смотрела по уголкам этой комнаты уже много лет, с тех самых пор, как ее в возрасте 6 лет поймали за поиском рождественских подарков. (В то Рождество ее навестили и Пер-Ноэль
[12], который дарит подарки послушным детям, и Пер-Фуэттар
[13], который шлепает непослушных. Больше она никогда не искала подарки.)
Она начала с чулана, набитого сумками и коробками, приставленными к задней стенке. На их проверку ушло больше времени, чем предполагалось, из-за тусклого света и необходимости делать все тихо. Она не нашла ничего, кроме пары своей детской обуви. Пришлось упрашивать Стэнли, и он наконец выпрыгнул из чулана. Натали закрыла дверь и прислушалась: мама все еще спала – и тогда она принялась за ящики.
Их было шесть. В первых двух ничего спрятанного не оказалось. Третий тонко заскрипел, как мышь. Пальцы Натали пошарили внутри и натолкнулись на что-то продолговатое, плоское и с петлями с одной стороны. Ящичек.
Идеального размера для документов.
Она поставила лампу на комод и подвинула ее к краю, чтобы хватило света увидеть, что внутри. Бумаги, бумаги: ее свидетельство о рождении, документы о браке родителей и папиной работе на флоте, и какие-то документы, связанные с деньгами и квартирой. Она падала духом по мере того, как стопка становилась тоньше.
В следующих трех ящиках не нашлось ничего похожего на документы. Шкатулочка с монетами из папиных плаваний в дальние страны устроилась в последнем. Натали всегда завораживали эти монеты, потому что каждая рассказывала свою историю о путешествии папы в места вроде Америки (она мечтала когда-нибудь побывать в Бостоне, и Кохинхине
[14], и во французском Алжире).
Внезапно на нее нахлынули эмоции, мягко, но неизбежно. «Скучаю по папе»: его грохочущему голосу, смеху от души, даже по его взгляду в минуты глубокой задумчивости. Он много повидал – это было высечено на его лице, будто меланхоличная мелодия – и иногда что-нибудь из этого рассказывал, но Натали знала, что кое-что осталось невысказанным.
Она сняла крышку и взяла наугад монетку. Было неважно что, просто то, что позволило бы ей почувствовать связь с папой прямо сейчас. Она положила ее в карман, похлопав по нему дважды, чтобы убедиться, что ей там надежно. Пора возобновлять поиски.
Согнувшись на полу, она заглянула под кровать. Там было две коробки, но она знала, что в одной лежит зимняя одежда, а во второй – рождественские украшения. Заглянув под крышки, она в этом убедилась. Стэнли залез в одну из коробок, и она легонько его подтолкнула, чтобы он выбрался. Она остановилась, прислушиваясь к маминому глубокому дыханию, прежде чем продолжить.
Осталось заглянуть в два места.
Натали посмотрела на очертания гардероба, боясь его скрипучих дверей и ящиков, и направилась к нему. Она наклонилась ближе, чтобы смягчить первый звук от отодвинутой задвижки на дверцах, морщась, когда звук оказался громче, чем она думала. Она снова прислушалась к маминому дыханию: все еще глубокое.
Подняв лампу на уровень глаз, она заглянула вглубь верхней полки. Постельное белье – с одной стороны, связанное бабушкой покрывало – с другой, между ними – ничего.
Натали потянулась к первому ящику и выдвинула его; дерево застонало, как усталый старик, который хотел, чтобы его оставили в покое. Она помедлила.
Все было спокойно, настолько спокойно, насколько бывает в боковой улочке жилого района Парижа. Маминого дыхания теперь не было слышно, но она и не ворочалась.
Натали пробежалась пальцами по свитерам, ничего не нашла, задвинула их обратно.
Этот поиск вышел гораздо менее интересным и плодотворным, чем она ожидала. Может, в них и была проблема – в ожиданиях. Просто желать найти ответ на старый и, возможно, неважный вопрос, чтобы утолить собственное любопытство о тетушке, еще не означало, что мир повинуется.
Она перешла к последнему месту, где стоило поискать: к письменному столу. Чернильница и небольшая стопка книг с пресс-папье на верху. Стэнли вскочил на стол, вертясь вокруг книг, чтобы понюхать чернильницу.
Улов из первого ящика – линейка, какие-то гвозди и молоток. Второй ящик был скрипучим, и открыть его заняло вечность. Он был набит обрезками бумаги и сложенной странички из Le Petit Journal. Как только Натали взяла его в руки, Стэнли спрыгнул на пол, сбив пару книг.
Диван скрипнул на деревянном полу, едва слышно.
Она положила книги на место в стопке, прогоняя Стэнли, но он все не уходил.
Мама раскашлялась в соседней комнате.
Натали затушила лампу. Мама была спиной к спальне, но если встанет, то увидит свет.
Пол явно скрипнул, так, как при движении веса человека с половицы на половицу.
«О нет, нет, нет…»
Скрипучий ящик все еще был открыт. Натали засунула газетный лист под передник и прижалась к ящику.
– Что ты делаешь?
Она повернулась. Мама держала лампу, света которой как раз хватало, чтобы осветить ее нахмуренное лицо.
– Ничего, – сказала Натали, надеясь, что голос ее не выдаст. – Стэнли сюда пошел, и я – за ним.
– Ты уверена, что не наоборот?
– Я собираюсь спать и хотела его взять с собой, только и всего.
Мама поставила лампу на прикроватный столик и скрестила руки.
– Он был в том ящике, который ты только что закрыла?
