– И я смогу… Уйти туда? На суд Божий?
…Сандугаш была шаманкой и картина ее мира была иной, нежели картина мира православного христианина Мирона Алексеевича Щербакова, рожденного и воспитанного в XVIII веке. И хотя с тех пор скитался он по земле больше двух столетий, все равно его картина мира оставалась той, которую ему внушили религиозные няня и мама и батюшка, которому он исповедовался. И не Сандугаш было с ним спорить и переучивать. Кто ее знает, правду-то? Может, так сложна она, что человеку и не постигнуть.
– Да, Мирон. Ты уйдешь на суд Божий.
– И буду ждать там тебя, Фленушка. Господь всех грешников прощает, я верую. Значит, он позволит мне главное мое желание исполнить. С тобой соединиться. Тем более, что ты – жена моя венчанная.
– Да, любимый мой. Да.
Белый волк слизнул слезы со щек Сандугаш.
Она открыла бутыль.
– Подожди еще, дай мне на тебя насмотреться, – сказал Мирон.
– Нет, любимый. Пока вокруг нас столько силы, пока все светится, – все получится, а потом магия начнет таять, растворяться в воздухе, уходить в землю, и мы упустим то самое мгновение… Нельзя ждать, – сказала Сандугаш, и вдруг откуда-то из глубин памяти всплыло: – Покойся, милый друг, до радостного утра. И жди меня.
– Буду ждать у райских врат, без тебя не войду, любовь моя, желань моя…
Белый волк встряхнулся и обратился снежным облаком, закрутился на месте буранчиком и нырнул в бутыль. Стекло мгновенно стало ледяным, а вода побелела и засияла. А потом светлая искорка выплыла из горлышка бутыли и поплыла медленно вверх, к кронам деревьев. Вода же стала мутной, грязной, и только Сандугаш хотела закупорить бутыль…
…как жесткие руки выбили бутыль у нее из рук.
Немного воды плеснуло на траву.
Жесткие руки сомкнулись на ее шее.
Сияние вокруг погасло.
3.
– Вот мы и остались вдвоем, моя девочка, – сказал Федор Птичкин. – Знаешь, почему я так хотел избавиться от него? Он не давал мне убить тебя. Расправиться с тобой по моему вкусу. Он один раз познал эту радость – терзать тебя, сколько хочется. И он знал, что ему это принесет не облегчение, а муку, величайшую муку. Мне же это принесет удовольствие. А потом, когда не будет тебя, и когда со мной больше нет его, я получу столько удовольствий с другими глупыми девочками. Ты ведь не знала, что Белоглазый изменился, когда Алтан принесла себя в жертву ради одного из его пленников? Ты ведь не знала, что с тех самых пор, как Алтан позволила ему, сидящему в теле жандарма, истерзать ее тело и убить ее, а потом увела душу этого жандарма в Байгал и упокоила, освободила, – ненависть Белоглазого стала таять, понемногу, по капле… Он все еще не мог жить вне живого тела, он все еще искал жестоких мальчишек, которые были от рождения склонны к мучительству и убийству, но теперь он обращался с ними иначе. Он не подначивал их, а пытался умягчить. Он посылал им сны, в которых они удовлетворяли свою страсть к мучительству настолько роскошно, что в реальной жизни им уже невозможно было получить таких удовольствий. Он и со мной так поступал. Ему казалось, что я могу измениться к лучшему, что во мне есть зерно, из которого еще может прорасти любовь, нормальная человеческая любовь. А на самом деле он мне мешал. Как же он мне мешал! Но мы с ним были близки так, как не был он близок ни с одним из своих прежних… Лошадок. Он называл их лошадьми, на которых ездят. В тот день, когда я избил тебя, когда я превратил твое красивое личико вот в эту жуткую харю, он пытался остановить меня, но моя жажда причинить тебе боль оказалась сильнее, Сандугаш… Я слишком долго сдерживался. В отношении тебя – я слишком долго терпел.
Федор еще чуть-чуть сжал руки. Не настолько, чтобы перекрыть доступ кислорода, но у Сандугаш загудело в голове: он начал пережимать артерию. Соловей отчаянно бился в ее горле, но не мог освободиться. И она была совершенно обессилена после проведенного ритуала. Она не могла сопротивляться ни физически, ни магически. Она была пуста… Она была просто слабой, измученной девушкой в руках сильного, жестокого мужчины, который однажды ее изуродовал, а теперь хотел ее убить.
– Я узнал от него о многом. Я узнал о восстании Пугачева, об офицере, спешившем спасти свою жену, о шаманке, предложившей ему волчью силу и волчью скорость в обмен на душу. Я узнал о жандарме, влюбленном в шаманку по имени Алтан. Я узнал, что Алтан – это ты. Эти знания приходили мне отрывочно, кусками, обрывками видений. Иногда, после этих моментов слияния нашего разума и наших чувств, я не помнил ничего. Как тогда, в музее, когда он увидел моими глазами твой портрет, Фленушка… Но иногда какие-то кусочки оставались, и я не знал, сон это или безумие… Пока не позволил себе осознать: все реально. Это все реально. И вот оно, доказательство: ты освободила меня от него. И его от меня. Разъединила нас. Лишила его силы Белого Волка. И теперь он не сможет придти к тебе на помощь, Сандугаш. Он уже вознесся на небеса или куда там… А сила вся стала грязью в этой бутылке. Так что, когда я буду тебя убивать, мы будем только вдвоем и я наконец смогу сделать все, что запланировал. И закопаю тебя здесь. И скажу, что мы поссорились и ты ушла. Знаешь, даже если тебя найдут, никто никогда меня ни в чем не обвинит. Деньги – лучшая защита. А убийство – такая мелочь в наше время. Тем более – убийство бывшей модели, а ныне – мошенницы, притворяющейся шаманкой.
Он отпустил ее шею, зато быстро перехватил руки и скрутил их за спиной, защелкнул наручники: он приготовился, у него с собой были наручники…
– Ты был так уверен в моей силе? – прошептала Сандугаш. – Что я освобожу тебя? Привез наручники?
– Я был уверен, что мы останемся в лесу наедине. А уж что и как получится с освобождением… Он не смог помешать мне раскроить тебе лицо. И я не думаю, что даже останься он внутри у меня, он смог бы мне помешать.
Федор огляделся. Подтащил Сандугаш к дереву со сложно переплетенными, выступающими из земли корнями. Подтащил. Достал кабельные стяжки. Одну ее ногу за щиколотку стяжкой привязал к корню. Сандугаш попыталась дернуть другой ногой, но Федор, смеясь, дернул ее за эту ногу, и притянул другой стяжкой к стволу тонкого деревца. Сандугаш оказалась распята, растянута.
Федор снял с нее кроссовки и носки, достал нож, свой собственный нож, принялся неспешно срезать с нее одежду. Начал с брюк.
– Хорошо, что твое тело все еще красиво. А на лицо можно и не смотреть. Кстати, тут так далеко до жилья, что я могу не затыкать тебе рот. Кричи. Я так люблю, когда кричат от боли.
Сандугаш стиснула зубы. Зажмурилась. Пыталась удержать слезы, но они все же потекли из уголков глаз по вискам, намочили волосы…
Бессмысленно уже размышлять, могла ли она предвидеть это.
Бессмысленно размышлять, могла ли она предотвратить это.
Бессмысленно все, кроме одного: она спасла Мирона. И он уже ждет ее где-то там… И если души могут соединяться, несмотря на разницу их религий…
Сандугаш вспомнила, как в отрочестве читала книгу Джона Толкина «Сильмариллион», и там рассказывалось о прекрасной эльфийской деве Лютиэн, которая полюбила смертного воина Берена. В мире Толкина эльфы после смерти отправлялись на сияющий остров Валинор, в чертоги бога смерти Намо, где погружались в долгий сон, исцелявший все пережитые ими страдания, и возрождались снова. Посмертные же пути людей были неведомы никому в том мире. И когда Берен погиб, Лютиэн тоже не пожелала жить. Она легла рядом с ним и умерла. И душа ее оказалась в чертогах Намо, и Лютиэн опустилась перед ним на колени и запела, умоляя не разлучать ее с любимым. И Намо позволил Лютиэн и Берену вновь вернуться в мир живых и жить, не разлучаясь, но Лютиэн заплатила за это эльфийским бессмертием, и после смерти душа ее должна была пойти по пути, предназначенному смертным людям.
