– А я ведь не знаю здешних мест… Я просто шла наугад, куда меня вела моя сила.
– И как она сейчас? Сила?
Сандугаш сосредоточилась.
Прислушалась.
Лес шелестел. Попискивал. Похрустывал. Лес был полон ночных звуков. Но голосов мертвых она больше не слышала.
И сила была при ней. Мертвые не опустошили ее. Они ее даже не заметили. Она прошла мимо них, она их слышала, но для них, в их вечности, ее не существовало.
– Мы сделаем это сегодня. Я могу. Только копать придется тебе.
– Могилу? Для себя самого?
– Неглубокую. Надо пройти еще немного. Вот там будет полянка…
– Ты говорила, что не знаешь здешних мест.
– Я их чувствую.
Там и правда была полянка. Сандугаш очертила прямоугольник в рост Федора. И он копал – часа два ушло на то, чтобы выкопать неглубокую могилу. Куда он послушно лег, а она насыпала ему на грудь землю и камни с берегов Байгала и бросила несколько комков здешней земли.
– Зарывать не будешь?
– Нет. Ты теперь молчи. Закрой глаза и слушай мой голос. Медленно расслабляйся. Сначала руки. Потом ноги. Почувствуй, как уходит напряжение из позвоночника. Из шеи. Не думай ни о чем. Просто слушай лес и мой голос.
Сандугаш, отомкнула клетку, достала теплое пушистое трепещущее тельце, нарочно не замыкала слух, слушала панические кроличьим мысли: «Холодно… Держит неудобно… Будет гладить? Может, погладит и положит обратно? Неудобно держит…»
Крепко сжимая кролика левой рукой, привычным движением пальца отвела его голову чуть вверх, правой рукой вытащила бронзовый нож, опустилась на колени возле Федора:
– Глаза держи закрытыми. Открой рот. Буду поить тебя кровью. Глотай. Все глотай.
Взрезала кроличье горло. Правой рукой перехватила тельце, чтобы побольше крови выжать в открытый рот Федора. Он глотал судорожно.
Вспорола брюшко, вырвала сердце.
Положила на язык Федору:
– Прожуй и проглоти.
Он послушно сделал это. Лицо в крови. В земле. Совершеннейший упырь.
Но раз он все это делает – как же сильно он хочет избавиться от Белоглазого! Может, она освободит их обоих разом. И Федор станет нормальным мужиком. И Мирон, ее Мирон обретет свободу…
Опустившись на колени возле головы Федора, Сандугаш запела. Ей не нужен был сейчас бубен. От этого злого духа она не собиралась защищаться. Более того: она не хотела бубна вблизи себя, чтобы в миг опасности не схватиться за него… Ибо лучше принять смерть от Мирона, чем убить его самой. Да, этим она предавала всех, кого Мирон убьет потом. Ну и пусть. Пусть душа ее не обретет покой на дне Байгала и не родится вновь. Однако убийцей любимого она не будет.
Сандугаш пела и смотрела на Федора.
И увидела, как приоткрылись его глаза и в узких щелочках засиял белый свет, а из приоткрытого рта повалил пар, будто на морозе.
Получилось.
Она думала, понадобится два кролика, а получилось уже с одного жертвоприношения.
Значит, они оба очень хотели. И Федор Птичкин, и Белоглазый.
Белый плотный пар постепенно принимал очертания волка, а глаза Федора погасли, и волк, уже совсем воплотившийся, не прозрачный, а живой и плотный, открыл светящиеся белые глаза и посмотрел на Сандугаш.
– Здравствуй, Мирон. Здравствуй, милый.
Волк оскалился и поднял лапу. И Сандугаш увидела, что когти на лапе у него не волчьи. Огромные, изогнутые, втягивающиеся, как у льва. Волк зарычал…
– Ты голоден. Я тебя накормлю.
Сандугаш вынула из ножен каменный нож и распорола рукав рубахи. Потом – надрезала руку. Вдоль. Так, что кровь хлынула потоком.
Волк принялся лизать ее. И лизал, лизал жадно, пока у Сандугаш не закружилась голова, пока она не начала клониться на землю, пока она не упала, уронив порезанную руку на грудь бесчувственного Федора, а волк все лизал и лизал ее кровь, а кровь все текла…
Из забытья Сандугаш вывел щебет соловья. И голос Мирона.
– Фленушка…
– Мирон…
– Фленушка, ты меня отрежь от него, ты ж за этим сюда пришла…
Сдержав стон, Сандугаш поднялась. Рана на руке затянулась. Но бессилие от потери крови было ощутимым.
Тем же каменным ножом она сделал три коротких надреза на лбу Федора, на его шее и – распахнув куртку, взрезав толстовку – под левым соском, а пупок обвела порезом, будто хотела вырезать. Правда, ранки были неглубокие. Для жизни – не страшно. Зато для связи с чуждым духом – смертельно…
Федор, не приходя в сознание, выгнулся и завопил так, будто его потрошили заживо.
Воем вторил ему белый волк.
Накричавшись до хрипа, Федор снова рухнул в яму и затих.
Затих и лес вокруг. И Сандугаш увидела, как засветили все травинки и листки, кора деревьев и мох на корнях, все засветилось бледным голубоватым светом. Из-за кустов, из-за стволов молча смотрели на Сандугаш мертвые. Мальчики и мужчины с заросшими исхудалыми лицами, в истрепанной, изорванной, окровавленной, простреленной военной форме. И девочка в белом платье сестры милосердия, в белом плате на голове – во Вторую Мировую войну не было таких одежд у санинструкторов, но смерть одела эту девочку в тот наряд, который она приняла подвигом своей души… Они смотрели молча, как Сандугаш вершит свое колдовство.
Белый волк подошел к Сандугаш и лизнул ее в губы.
– Благодарю тебя, Фленушка, любовь моя, жена моя. Благодарю тебя.
– Это только начало, Мирон. Я же душу твою получила от Мэдэг. От той шаманки, которая обратила тебя в волка. Я знаю, как обменять… Вся ее ненависть, которая стала белоглазым волком, уйдет в Байгал. А твоя душа будет свободна. Я искупила все твои грехи. Я за каждое твое злодеяние заплатила спасением.
– Лишь Господь может судить, грешен я еще или нет…
– Да. Там будет судить Господь раба Божия Мирона, – Сандугаш погладила мех, жесткий и холодный, будто не мех, а иней. – Но здесь я тебя освободила. Нужно только одно: пока ты чистый – погрузиться в Байгал. Оставить в воде белую ненависть Мэдэг. И вынырнуть твоей душе.
– Мы должны поехать к Байгалу?
– Нет. Сейчас…
Сандугаш встала, пошатываясь, дошла до сумки. Достала сосуд с водой.
– Вода Байгала. Как околоплодные воды для каждой из наших душ. И твоя – там… Я открою. Ты туда нырнешь. И когда ты почувствуешь душу – слейся с ней в объятии. А белое зло Мэдэг само в воде растворится.
– А… дальше?
– Я закрою бутыль, отвезу ее к Байгалу и вылью. И все.
– А моя душа?
– Она будет свободна, Мирон. Никакого зла. Никакой боли.
