И вот ее первый показ после операции. Белый порошок на золоченой крышке унитаза. Модель-подружка делит с ней кусочек ненастоящего синтетического счастья. А потом – знакомый и такой любимый мир. Подиум, софиты, одежда, которая пахнет чужими духами, сутолока тесной гримерной. Тамара плывет вперед, как звезда. И не знает, что среди сотен восхищенных глаз есть и глаза того, кто в этот вечер станет ее убийцей.
Глава 13
1774 год
Запах огня и крови волки почувствовали издалека. И вонь людей. Мужчин. Чужих людей. И запах трупов, медленно тлеющих на виселицах и в яме, лишь слегка забросанной снегом и землей.
Мирон завыл – и завыли остальные.
И бросились вперед.
Это была бойня – какой не видели прежде уже спаянные войной и пролитой кровь, прошедшие огни и воду пугачевцы. Но раньше они сражались с царскими солдатами, а сейчас против них были волки. И вожак волков – огромный, белый, белоглазый, с когтями, как у медведя, острыми, как у барса… Он с легкостью отсекал руку, вооруженную пистолью или саблей, и оставлял другим добивать – догрызать! – упавшего. Пугачевцам казалось – это кошмарный сон. Но снег заливала кровь, кричали от боли раненые и умирающие, раздавались редкие выстрелы, почти никогда не попадавшие в цель. Они пытались убежать – но их догоняли.
Лишь один ушел из лагеря, лишь один, но не по земле, а сквозь снежный туман, просто исчез, никто не увидел – куда и как. Не до него было. Это потом, когда считали трупы, когда трясущиеся от ужаса перед возможной карой крепостные пытались сообразить, все ли захватчики лежат тут – или кого-то нет? – глазастая Юлька сказала, что нет Сультима. И покраснела от стыда, а потом побелела от ужаса. Потому что стояла она перед капитаном Мироном Алексеевичем Щербаковым, чья жена Фаина Лукинична стала наложницей этого самого Сультима.
Когда сняли с виселиц казненных офицеров и повесили на их место отца Григория и нескольких солдат-изменников, пришло время рассказов.
К этому моменту все в крепости уже накрепко забыли, что пугачевцев сокрушил не отряд солдат под командованием капитана Щербакова, а стая волков под предводительством гигантского белого волка.
Рассказали, как пугачевцы крепость взяли. Как офицеров вешали. Рассказали, как убили Марию Григорьевну, что стало с Елизаветой Андреевной и с Машей… И что стало с Фаиной Лукиничной.
– Это она ради сынка. Ради Федечки, – сказала Малаша, протягивая Мирону Алексеевичу сына. – Казаки говорили, что Сультим этот – не простой человек, а вроде колдуна. Каждого насквозь видит. И если кто-то мог догадаться про Федечку, то он. И он с ней говорил долго, прежде чем она за ним пошла. Так что тоже, считай, силой, только другой силой – страхом. Материнский страх – он святой. И материнская жертва – она святая.
Фаина Лукинична, обмытая от крови, с расчесанными и заплетенными волосами, с белым платком на голове, в саване, сшитом из ее любимого розового салопа, лежала на столе. Босые ее ноги нянька Авдотья обмотала полосками чистого белого полотна.
Мирон смотрел на лицо ее, лишь слегка опаленное порохом от того выстрела, такое спокойное, белое, совсем без румянца, такой белой она была лишь в первый день после родов, когда спала, обессиленная, а он так тревожился за нее, хоть и был рад, что родила ему любимая здорового сына…
Мирон смотрел на лицо ее и чувствовал, что совсем не ревнует ее к этому Сультиму. На ней вины не было. Никакой вины. Она была так же чиста, как в тот день, когда венчанной женой впервые вошла с ним в супружескую спальню.
Его чувством была ненависть. Ненависть и ярость. Они душили его. Он ими захлебывался. Он жаждал крови и боли, только кровь и боль могли хоть ненадолго утолить сжигавший его огонь.
«Я не успел. Я не спас ее. Я погубил свою душу, но не спас Фленушку. Она в раю, а я разлучен с ней навеки. Но они заплатят за это… Все они… Все…»
Он не знал, кто – все. Но знал, что будет взимать плату кровью и болью. Как сказала ему Мэдэг.
В тот вечер он написал письма своим родителям, брату, замужней сестре – всем, кому мог поручить судьбу Федечки. Составил подробнейшее завещание. Приказал Луке Авдеичу, Авдотье и Малаше сопровождать Федечку в Петербург. И там заботиться о нем, потому что чужим людям он доверить своего сына не может. Сирота ведь, а сироту любой может обидеть. Даже родной по крови.
– Да почему же сирота? Отец у него есть, – сказала Малаша.
– Считай, что нет.
– Госссподи. Неужто на грех решились? Руки на себя наложить хотите?
– Я уже грешник – грешнее не бывает. Но руки на себя не наложу. Воевать буду. И так буду воевать, что не чаю живым вернуться. Так что пекитесь о Феде как о сироте.
– Да как же я вас брошу, Мирон Алексеевич, миленький? – с ужасом спросил Лука Авдеич.
– Ты не бросишь, Лука. Ты сына моего убереги, а потом… Потом мы снова, – Мирон не смог врать, глядя в глаза своему доброму, честному дядьке.
Этим вечером он в последний раз поцеловал ледяные губы своей жены.
Этим вечером он в последний раз поцеловал горячий, влажный лобик сына и положил того в колыбель.
Этой ночью он перестал быть человеком и белым волком по белому снегу ушел, чтобы убивать и упиваться кровью.
Мэдэг исполнила свою часть договора. Теперь Мирон исполнял свою часть.
Он будет идти по следу пугачевцев. Начнет он с них. Но потом он свернет в ту сторону, откуда был родом Сультим. Тот взял его жену, заставил его чистую, нежную Фленушку стать своей любовницей, надругался над ее добродетелью, над ее святой любовью к сыну, ради которого она легла с узкоглазым колдуном. Что ж, Мирон придет к Сультиму. И возьмет все, что ему захочется взять.
Мирон.
Этим именем его когда-то крестили.
Ему надо забыть это имя.
Его больше никак не зовут.
Он – месть, он – боль, он – смерть.
Глава 14
1.
Если бы у Сандугаш не было ее эфирного слуха, она бы была совершенно не готова к тому, что однажды в ее офис придет Федор Птичкин. Она была бы потрясена, растеряна, она оказалась бы в уязвимом положении, и все получилось бы не так… Но у нее был слух. И она услышала его шаги. Его голос. Его мысли.
Федор боялся встречи с Сандугаш. Он злился на себя за этот страх.
Подумаешь – бывшая любовница, которую он изуродовал. Не первая такая.
У нее есть странный дар? Ну, есть. Было славно, когда она давала ему наводку на хищников. На настоящих хищников, на которых ему интересно было охотиться. Но лучше было бы, если бы это она пришла к нему… А он идет к ней – как проситель. Нет, как заказчик! Как клиент, который всегда прав!
Он приказал следить за ней, он видел фотографии ее лица… Каким он сделал ее лицо… Но одно дело – фото. Другое дело – увидеть своими глазами. Как она была прекрасна когда-то! И во что он ее превратил…
