– Где вы выучились так хорошо говорить по-русски?
– Здесь. Мы здесь уже два года. Мы способные. Только Гэрал – шаман. И ее он бережет… А я не успела стать шаманом. Хотя могла бы. И меня он не бережет.
– Он… Он сделал тебя своей наложницей?
– Нет. У него наложница с телом белым как жемчуг и волосами светлыми как блики солнца на воде. Зачем я ему. И еще он боится, что Гэрал рассердится, если он меня силой возьмет. Нет, он обидел меня тем, что не дал мне стать шаманом. Не дал мне соединиться с моим духом. Мы разлучены, и это страдание… Вы, люди с белой кожей, молящиеся белому богу, такого страдания не знаете. Если бы я была обычной женщиной – я бы не страдала. Если бы я была шаманом – я бы не страдала. Но я – посередине. Я страдаю. И вижу, как страдает Гэрал. Потому что она служит не своему племени, как положено шаману, а белому барину. А если она отказывается ему служить, он порет меня до крови. И даже если она уже соглашается, он все равно продолжает пороть… Чтобы она видела, на чьей стороне сила. Меня он порет. А ей он дарит золото. Много золота. Как невесте. Тяжело ходить, если она надевает все свое золото. И не позволяет делить его на двоих… А убить его она не может. Ее дух слабый. Лебедь. Хорошо, чтобы ставить щиты. Крылья могучие. Плохо, чтобы убивать. Мой же дух – волк. И если бы только я успела стать шаманом… О, никто никогда не мог бы пороть меня. Держать меня против воли. Я бы убила любого. Мы вдвоем с Гэрал были бы лучшими шаманами – связанные с рождения, я – воин, она – защитник. А получилось, что она одна. И через меня ее принуждают делать то, что ей противно. Ты понимаешь, как сильна моя ненависть? Ты должен понимать… Ведь твоя тоже сильна…
Мирон понимал. Но все еще не мог поверить во все это. Хотя… Почему – нет? Он всякое слышал об инородцах и об их шаманах.
– Так значит, ты предлагаешь мне превратиться в волка и людей моих превратить?
– Да. Для этого ты должен добровольно взять всю мою ненависть, чтобы она слилась с твоей и обратилась в ту силу, которая превратит твое тело и твой дух. А еще ты должен отдать мне свою душу.
– Так ты – дьявол? – усмехнулся Мирон.
– Я – Мэдэг. Рожденная быть шаманом, но не ставшая шаманом. Рожденная быть волком, но ставшая пленницей белого человека. Мне нужна твоя душа, чтобы она не мешала ненависти и ярости. Я ничего с ней не сделаю. Я опущу ее на дно Байгал-моря и сохраню нетронутой…
– Байкал далековато.
– Доберемся. Мы сможем. Мы с Гэрал можем многое, что не могут белые люди.
– Так Голубкин вас не отпустит!
– Так Голубкин станет первой твоей добычей. Ты вырвешь ему горло и выешь ему нутро. А твои воины полакомятся его дворней.
Мирон вдруг почувствовал острое разочарование. Так все эти сказки были для того, чтобы заставить его убить хозяина дома?… Но Мэдэг поняла его прежде, чем он успел открыть рот.
– Я же не ножом его резать прошу. Не саблей живот вспарывать. Я сначала сделаю тебя волком. И людей твоих. А потом вы утолите первый голод. Не попробовав горячей крови, вы не сможете так быстро бежать… Когда происходит превращение, нужно есть. И нужно есть живое. Кровь.
– Я буду проклят, если соглашусь на это, – задумчиво сказал Мирон.
– Да. По законам вашего мира и вашего бога ты будешь проклят. Но ваш бог прощает…
– Я буду проклят, но я пойду на это сознательно. А моих людей я ввергну в страшный грех – спящих, несведущих! Их души ты тоже заберешь?
– Нет. И поскольку они будут несведущи, на них не будет греха. Весь их грех будет на тебе. И чем больше греха – тем больше в тебе силы. Твоя сила будет отлита из ненависти. В тебе уже пророс росток!
Мирон смотрел на круглое, узкоглазое, хорошенькое личико. И верил. И не верил. И очень хотел, чтобы это все вдруг оказалось правдой. И очень боялся, что это окажется сном.
– Соглашайся. И когда солнце поднимется над степью, вы уже подойдете к стенам крепости.
– Что ж, давай. Если ты меня обманываешь – просто ничего не получится, ведь так?
– Я тебя не обманываю. И все получится.
Девочка достала нож. Маленький, странный такой нож, Мирон не мог понять, из какого он материала. Распустила ворот рубахи так, что открылись маленькие груди, крепкие, как наливные яблочки.
– Рубаху подними. Я сейчас сделаю надрез у тебя поперек груди и у себя поперек груди. Потом мы обнимемся. И когда наша кровь смешается, подумай о самом страшном… О том, что вызывает в тебе самую лютую злобу. И тогда моя ненависть перетечет в тебя.
– Я все еще не верю…
– Не важно. Важно – почувствовать ненависть в тот самый миг.
Мэдэг провела ножом ровно под своими грудями-яблочками. Глубоко, по животу потекла темная кровь. Провела ножом поперек его груди. Тоже глубоко и больно.
Отчего он не боялся, что эта бесноватая просто убьет его сейчас?
Но они обнялись и их кровь смешалась, и Мирон вспомнил разоренные поместья, вспомнил распятых на земле женщин и повешенных маленьких детей, представил Фленушку, из рук которой вырывают Федю, представил как рвут на ней одежду, как впиваются грязными грубыми пальцами в нежное, розовое, желанное тело…. Зарычал от ярости, и запах крови, их с Мэдэг смешанной крови, ударил ему в нос, и он вдруг понял, что обоняние его стало очень чутким, и слух стал чутким, и сам он… Он изменился.
Он упал на четвереньки – и почувствовал, как удлинились его конечности. Каким гибким стал позвоночник. Как вытянулись вперед челюсти.
Он поднял лапу – и увидел, как выдвигаются из меха длинные лезвия когтей.
Луна, луна за окном…
Мирон завыл – яростно, торжествующе!
Он был полон ненависти. Он хотел убивать. Он хотел терзать. Причинять боль. Пустить кровь. Много, много крови…
Мэдэг, девчонка, мягкая, сладкая… Он хотел ее. Взять, как берут женщину. Жестко, чтобы кричала от боли. Вгрызаться в ее плоть. Вкусную, горячую, сытную…
«Не смей!» – прозвучал в его голове властный голос.
С недовольным рычанием Мирон обернулся.
Перед ним стояла та, вторая. Гэрал. Только она казалась другой. Она казалась не совсем человеком. Белые перья обрамляли ее лицо, белые крылья были у нее вместо рук, и столько света исходило от нее, что он не мог смотреть… Он оглянулся на Мэдэг. Она сидела скорчившись. Маленькая. Жалкая. Потускневшая.
«Мэдэг, ты отдала ему своего духа. Своего волка. Наполнила своей ненавистью, как чашу – ядом, и отдала. Что ты наделала? Он же вечно теперь…»
«Для того и наделала. Чтобы вечно. Чтобы мстил. А его душа у меня!» – Мэдэг раскрыла окровавленную ладонь, но он ничего не увидел. Пустота.
«Что ты будешь делать теперь?»
«Мы вернемся домой…»
«Я спросила – что будешь делать ты?»
«Я уйду в Байгал. Он оденет меня новой плотью. Даст мне дух взамен волка. Даст мне покой… А ты заплатишь за это всем своим золотом».
