Сандугаш почувствовала всю любовь Тани к Федору, все ее отчаяние, надежду, то вспыхивающую, то гаснущую, боль и унижение, и снова надежду. И то, как, цепенея от ужаса, Таня изображала возбуждение при прикосновении наручников к запястьям, как обжигал каждый удар плети, расходясь болью по всей коже, как горела иссеченная плоть, когда Федор впивался ладонями в ее бедра, и брал ее – как насильник, жестко, резко. Сандугаш видела его лицо, напряженное, сосредоточенное, словно для решения сложной задачи, когда он кончиком длинного хлыста старался попасть по самым чувствительным местам женского тела, подвешенного перед ним на цепи, перекинутой через вбитый в потолок крюк… Вытянутой в струнку, едва касающейся кончиками пальцев пола, и от этого напряжения всего тела еще болезненнее воспринимавшей каждый удар – как порез…
Сандугаш узнала, как трудно после порки надевать даже самое тонкое белье, что шелковое платье касается кожи, словно наждак. Узнала, как радовалась Таня, когда поняла, что у Федора она одна, потому что только она могла дать ему ту взаимность, которой он искал: женщину его мечты, с наслаждением отдававшуюся плети, с радостью протягивающую руки, чтобы он застегнул на них кожаные браслеты, крепящиеся к цепи или к изголовью кровати.
Таня давала ему женщину, которая любит боль. Из месяца в месяц, так долго, как не выдерживала ни одна продажная девка, не получая за все свои муки ничего, кроме возможности быть рядом с ним, Таня смогла убедить Федора, что она и правда любит боль. Он возил ее с собой всюду, чтобы была под рукой женщина, с которой он мог выплеснуть переполнявшую его злобу. Она сделалась для него необходимой, и он начал заговаривать с ней о будущем вместе, и она начала присматривать свадебное платье… И умерла внезапно, по время очередной «сессии», умерла от сердечного приступа: не моментально, нет, она умирала долго, но у Федора не было тогда ни своего прикормленного врача, ни больницы, где можно было бы ее спрятать и вылечить. А просто вызвать скорую к исполосованной свежими и старыми рубцами женщине, умирающей от инфаркта в комнате, приспособленной для пыток… Федор струсил.
Потом он отвез Таню к тому месту, где он строил свой дом. Дом, в котором она надеялась жить с ним. И с их общими детьми.
И теперь Таня лежала под домом, в котором Федор принимал своих новых девушек и укладывал их под плеть.
Под домом, где с Федором поселилась Сандугаш.
3.
В то утро, после ночного визита Тани, Сандугаш проснулась одна. Федор уже ушел. Она одна лежала на их широченной – шесть человек в ряд могло бы уместиться! – кровати.
Ей хотелось собрать вещи и уехать. Но в этот день у нее была съемка и она не могла подвести, и уже некогда было собираться и искать другое жилье… И она боялась Федора. Если уезжать – то далеко. К отцу. В Москве он ее достанет. Если уезжать, то навсегда…
Она не была готова.
Она понимала, что поступает неправильно, но не могла заставить себя сделать так, как надо.
Когда Сандугаш сказала Федору: «Я все знаю про Таню. Я не могу больше с тобой жить» – он отхлестал ее по щекам, он накрутил ее волосы на свою руку и ткнул ее лицом в ковер и так взял, и она плакала от унижения, а потом плакала от немыслимого наслаждения, и не понимала себя, и проклинала свою слабость и его силу. И потом, лежа на этом ковре, Сандугаш пыталась понять, почему она чувствует себя оскорбленной, но при этом ей так сладко? Почему она не может возненавидеть Федора, а, напротив, – ей кажется, что она в него влюблена? Не так, как в Костю, иначе… Если любовь к Косте была как солнце, лившееся в ее сердце, наполнявшее сиянием и жаром ее кровь, и у нее крылья вырастали за спиной, и счастье было безбрежным, – то любовь к Федору была как яд, отравивший ее, пропитавший тело и душу, и единственным противоядием были скупые поцелуи и жестокие ласки Федора, и она была погружена во мрак, но не хотела выходить на свет, вообще ничего не хотела, только быть с ним…
Днем – выходить на подиум или позировать фотографам.
Ночью – быть с ним.
А потом случился очередной сон, после которого Сандугаш проснулась, хрипя и задыхаясь, и чужая кровь из перерезанного горла клокотала в ее горле, и во рту она ощущала вкус чужой рвоты, потому что во сне она была сразу и жертвой, и убийцей. Она была пятнадцатилетней детдомовской девчонкой, забеременевшей от «взрослого друга», мечтавшей выйти за него замуж, родить ребенка, стать счастливой, но для этого надо было его заставить бросить жену, старую толстую тетку, скучную дуру, преподавательницу МГУ, которой только бы книжки читать, и, конечно, он должен был избавиться и от нее, и от их дочурки, такой же скучной дуры, учившейся в колледже и мечтавшей стать биофизиком – вот сучка! – он должен был их бросить и быть счастливым с ней, ведь она настоящая, веселая, крутая, горячая, и, главное, – он ведь ее единственная надежда на нормальную жизнь, и она не хуже других, и какого черта, ей тоже хочется счастья…
Он перерезал ей горло. Перерезал ей горло, потому что не хотел бросать жену и дочь ради случайного приключения, ради упругой, аппетитной, но вульгарной и примитивной девчонки, он убил ее с тем же отвращением и с такой же решимостью, с которой давят таракана. А потом его вырвало прямо на ее залитый кровью труп.
Он завернул ее тело одеяло и вывез на свалку. Ничего более оригинального ему в голову не пришло. Он не был убийцей, он убил потому, что защищал свою привычную и вполне счастливую жизнь.
Сандугаш долго плакала, потому что ей было жалко девочку – пусть вульгарную, пусть примитивную, пусть готовую идти к счастью, ломая чужое счастье, но все же – такую несчастную, одинокую и так недавно – живую! Жалко было ее ребенка, который очень недолго, но был живым и желанным. И жалко убийцу… Ей впервые было жалко убийцу. Это было страшное чувство.
К счастью для себя, на следующую ночь она увидела очередного серийного насильника и душителя. Она зацепилась ментально за него и вызывала это видение каждую ночь, пока не выследила… И не сдала его Федору.
На время мысли о том, чтобы уйти от Федора и уехать в Выдрино, она отложила в дальний угол. Не сейчас, потом…
Иногда в вещих снах к ней снова являлась Таня. Но уже не разговаривала с ней. Просто попадалась на пути, в самых неожиданных местах, молча стояла посреди заснеженной улицы в своем коротеньком шелковом халатике, с распущенными длинными волосами, с обнаженными длинными ногами. Стояла и смотрела.
Таня не пыталась предупреждать или пророчествовать, не просила найти ее тело или известить ее мать. Она просто присутствовала, и Сандугаш к ней привыкла.
Быть может, знание о том, что случилось с Таней, видение Тани были посланы ей в знак предупреждения? Ведь прежде никогда жертва не разговаривала с Сандугаш. И не появлялась так настойчиво и регулярно.
Сандугаш знала, что Федор – чудовище, что она ему нужна только для охоты на монстров в человеческом обличие, прежде всего – для охоты на монстров… Ее тело желанно для него, но он найдет и других желанных. Ее способности, ее сущность – вот что притягивает его больше всего. Но он не потерпит никакого протеста, никакого бунта.
