– Понятное дело, сейчас я твержу, что больше никогда в жизни не захочу увидеть его и ненавижу все, связанное с ним, но пройдет несколько месяцев, и я, возможно, возомню себя крутым специалистом по садовому дизайну, или иудаизму, или чему-то там еще… Тогда, пожалуйста, напомни мне, что мой папочка – та еще сволочь. Пообещай это. С меня хватит.
– Только при условии, что ты никогда больше не разрешишь мне встречаться с еще каким-нибудь уродом.
– Не могу.
– Почему?
– Да все мужчины – уроды. – Бейли подалась вперед и добавила: – Кроме тебя, Боб!
Сидевший на водительском сиденье лимузина Боб лишь пожал плечами в ответ.
1013 миль
Часы на моем телефоне показывали 3.15. Я выглянула в окно. Нас окружали автомобили – на ветровых стеклах блестело яркое полуденное солнце. Ни один из них не продвигался вперед. Перед нами на огромное расстояние простиралась забитая машинами дорога.
– Боб? – спросила Бейли. – Как наши дела?
– Нам нужен следующий съезд. Прошу прощения.
Я наблюдала за своей подругой, вытянувшей шею, чтобы получше рассмотреть, что творится на шоссе. Она волновалась. У меня стало тепло на душе, и я улыбнулась.
– Знаешь, хорошее предчувствие мне так и не изменило.
Бейли застонала:
– Неужели то, что ты проделала с моим папой, каким-то волшебным образом сделало из тебя оптимистку?
Нет. Оптимисткой меня делало то, что рядом была Бейли.
1017 миль
Яростно визжа шинами, наш автомобиль въехал на парковку. Не успел он остановиться, как я схватилась за ручку дверцы. Но, увидев перед собой клинику, притормозила.
– Тебе не обязательно идти со мной, – сказала я.
Реакцию Бейли я скорее почувствовала, чем увидела. Смотреть на нее я боялась.
– Чего это ты вдруг?
Я заставила себя перевести взгляд на ее лицо.
– Ну, может, тебе это в лом. Знаю, я сказала, что хотела бы, чтобы ты была рядом, но ты не обязана ничего… делать. Все это не так уж и важно.
– Хм, это ужасно важно.
– Это важно для меня. Но мне не хочется, чтобы ты… чтобы ты делала что-то такое… что тебе не по нраву. – И хотя Бейли извинилась передо мной, я все еще беспокоилась, что, может, в глубине души она верила в то, что сказала. Но я не знала, как спросить ее об этом. Я ходила вокруг да около, не слишком надеясь на то, что наша недавно возродившаяся дружба сможет противостоять обстоятельствам. Но Бейли были чужды такого рода сомнения.
– Ты боишься, я считаю, будто ты неправа, делая аборт, – констатировала она.
Я кивнула:
– Такое вполне может быть. И это нормально. Но я не считаю себя неправой. И я сделаю его. И… надеюсь, мы останемся подругами после этого. – Я с вызовом, слегка вздернув подбородок, посмотрела ей прямо в лицо.
Бейли улыбнулась:
– Не думаю, что ты неправа. Ты сделала свой собственный выбор. И это главное. В любом случае… – ее улыбка поблекла, – нельзя никого принуждать становиться родителем, если человек не хочет того. – Бейли казалась мне другой. Ее волосы по-прежнему были в беспорядке, одежда – мятой; наверное, никто, кроме меня, не заметил бы, как она изменилась. Но я прекрасно видела это. И гадала, а замечает ли она то же самое по отношению ко мне. Я кивнула в знак согласия, утратив на какое-то мгновение дар речи.
– Значит, ты пойдешь со мной? – наконец выдавила я.
Бейли обняла меня одной рукой.
– Ни за что на свете не пропущу такое событие. – Я положила голову ей на плечо и улыбнулась, губы у меня дрожали. – Не надо, – сказала Бейли.
– Чего не надо?
– Не надо опять плакать. А то я тоже начну, а с меня достаточно. Эта поездка мне все нервы вымотала.
Я рассмеялась.
В зеркале заднего вида я увидела, что Боб вытирает глаза. Перегнувшись через разделяющее стекло, я обняла его за шею и прошептала:
– Спасибо вам.
– Всегда пожалуйста.
А пару секунд спустя мы с Бейли, держась за руки, уже выбирались из лимузина.
Мы не дали возможности протестующим посмаковать наше присутствие. Я услышала, как кто-то вопит: «Позор…», и дверь за нами захлопнулась.
Я, совершенно запыхавшаяся, поспешила к стойке ресепшен:
– Привет, я здесь.
Администратор улыбнулась мне:
– Рада, что вы успели.
Теперь все вокруг было другим. То есть клиника, доктора и медсестры были теми же самыми, но тем не менее обстановка казалась ярче, люди приветливее, тени мягче. Никаких тебе нервных разрядов в желудке, никакого сдавленного дыхания. И я знала, почему оно так. Бейли сидела рядом со мной – так близко, что наши плечи почти соприкасались, и, как и я, ждала, когда меня позовут. Мы не разговаривали. Нам было это не нужно.
– Пациентка под номером семьдесят шесть? – сказала медсестра.
– Это я.
Бейли улыбнулась:
– Пойди и порви их, тигрица. – Я закатила глаза. – Что-то не так?
– Не надо. Пожалуйста, не надо, – с трудом выговорила я. А затем, неожиданно, она прижалась ко мне, крепко заключив в объятия. Я подалась назад, схватилась за ее майку и зарылась лицом в зеленые волосы. А потом, раз стоять так целую вечность было невозможно, мы отпустили друг друга.
Я пошла к медсестре. Она распахнула передо мной дверь:
– Иди за мной.
И я пошла.
1018 миль
Когда мы вышли из клиники, солнце стояло уже ниже. Тротуар был пуст – протестующие отправились на заслуженный отдых.
– Ну? – спросила Бейли. – Как ты себя чувствуешь?
Я взглянула на подсвеченные золотистым и розовым здания, пустую улицу, деревья, не тронутые теплым дневным ветерком. И поднимала глаза все выше, выше к небу, к его спокойной голубизне. А потом я улыбнулась:
– Я чувствую себя… собой.
– Я спрашивала о другом. «Тебе больно?» Или «Ты можешь нормально ходить?»
– Да, – слегка смутившись, ответила я. – Могу.
– Хорошо. Потому что я помираю от голода и вижу в конце улицы мексиканскую забегаловку. Как насчет начос?
– Не вопрос.
Ресторан оказался лабиринтом из зальчиков, украшенных мексиканскими флагами и выцветшими пиньятами. Он был заполнен семьями, выбравшимися поужинать в субботу вечером, и потому был пестрым, шумным и, казалось, бесконечным. Мы сели напротив друг друга, перед нами высилась гора начос в золотистом сыре и жирном мясе. Засовывая их один за другим в рот, мы прерывались только на реплики вроде «Хорошо» или «Я хочу замуж за эти чипсы». Наконец Бейли сделала огромный глоток газированной воды и с удовлетворением вздохнула.
