Эбби вручает мне пакет шоколадных конфет. Я беру три и передаю его Брендану, который читает состав, прежде чем высыпать на ладонь пару штук. Я оставляю попытки посмотреть фильм, потому что аудитория намного интереснее. Группы танцуют в проходах; мимо пробегает «Дженет» и бросает нам горсть светящихся палочек; выступающие на подмостках в точности повторяют каждую сцену фильма. И это восхитительная, странная магия. Пейдж и Ханна были правы.
К середине фильма я замечаю, что Брендан дрожит. Он подтянул колени к груди и стучит зубами.
– У тебя есть куртка? – спрашиваю я. Даже в темноте мне видны мурашки на его спине – голой спине. Стараюсь не смотреть слишком долго.
– Все в порядке, – отвечает он с уверенным видом. – Не хочу испортить костюм.
Я закатываю глаза.
– В машине есть еще один плед. Я принесу.
Прежде чем он успевает возразить, я пробираюсь между стульев и корзинок для пикника на парковку. Я прохожу мимо мавзолея и замечаю что-то красное на фоне серого камня. Обернувшись, я едва не спотыкаюсь о брошенный водяной пистолет.
Это Ханна. Ханна и Грант. Ее красный парик горит в тусклом свете. Она притягивает Гранта к себе, а он прижимается своими губами к ее; глаза полны откровенного восторга и такого страстного желания, что я отвожу взгляд.
Я ускоряю шаг, чтобы им не мешать, и ухмыляюсь всю дорогу до машины.
Глава 28
Прошлой ночью я спала от силы три часа. Нужно было писать курсовую по «Укрощению строптивой», но после того как я завалилась домой в два часа ночи, с раскрасневшимся лицом и колотящимся сердцем, силы оставались только на то, чтобы лежать в постели, смотреть в потолок и заново переживать прошедшую ночь.
А потом и весь следующий день.
Сегодня мы обедаем на улице, за нашим обычным столом, но облака с моря все еще висят на тусклом сером небе. У Брэда собрание инсценировки суда, поэтому за столом только Эль, Морган и я. Передо мной лежит блокнот, и я пытаюсь набросать план курсовой, но отвлекаюсь на мысли о Брендане.
Я работаю над этой проблемой каждую секунду, но ничего не добилась. Его предложение определенно прозвучало как приглашение на свидание…
– Кэмерон? – врывается в мои мысли голос Эль. – Ты слушаешь?
Я поднимаю глаза. У Эль жесткий взгляд и раздраженно поджатые губы, как недавно перед домом Пейдж.
– Извини, эм, я очень отстаю с этим… – Я стучу ручкой по блокноту, прекрасно понимая, что Эль заметила, – с начала обеда я не написала ни слова. Тем не менее я стараюсь выжать выражение усердия с долей стресса.
Эль выхватывает блокнот из-под моей ручки.
– «Катарина, перевоспитанная злодейка»? – зачитывает она мое рабочее название тоном, полным издевки. – Ты не будешь это сдавать! – заявляет она и, поморщившись, листает мой план.
Я не уверена, действительно ли ее задела моя тема, или так она срывает злость за то, что мои мысли были заняты другим после вечера, проведенного с Пейдж и моими новыми друзьями. Наверное, и то и другое.
– Катарина – жертва, а не злодейка, – заключает она и вырывает страницы из моего блокнота.
Я ахаю. Эль всегда была решительна вплоть до требовательности, но никогда не обращалась так со мной. Дело не в курсовой. Дело в том, о чем она говорила прошлой ночью.
– Хватит, Эль, – успеваю сказать я, прежде чем замечаю перемену в ее лице.
Глаза прикованы к странице, которая теперь открыта в блокноте, и на лице проступил гнев. Мгновение я ничего не понимаю, сомневаюсь и гадаю, что она может читать, какая из моих идей для эссе могла вызвать ее ярость…
А затем вспоминаю, что за блокнот она читает. Какую страницу.
Я стремительно встаю и вижу свой список извинений, тянусь за ним, но Эль отодвигается и читает дальше.
– Что это? – спрашивает она неестественно тихим голосом. – «Пейдж Розенфельд (за то, что назвала ее жалкой) – исправить ситуацию с Бренданом. Брендан Розенфельд, за прозвище, которое предположительно испортило ему жизнь…»
Я вижу, как ее взгляд соскальзывает ниже, и знаю, что будет дальше, но не могу это предотвратить.
– «Лейла», читает она, и руки у нее дрожат, – «за то, что сказала гадость про их отношения с Джейсоном – рассказать правду о том, что ее парень делает у нее за спиной». – Ее взгляд, снова полный ярости, возвращается ко мне.
– Ты рассказала про меня Лейле?
– Нет, Эль. Послушай, – торопливо говорю я, – все не так, как тебе кажется.
Эль фыркает.
– То, что ты не использовала мое имя, не значит, что ты не сплетничала о моей личной жизни. И ради чего? Ради этого дурацкого списка?
Я морщусь от яда в ее словах. Морган отодвигается, прячась за мою спину, отводя глаза.
– Я не сплетничала, – возражаю я. – Я пыталась помочь Лейле и исправить ситуацию. – Я хочу продолжить, объяснить, что дело было не в ней. Что я пытаюсь исправить собственные проступки. Но Эль кладет блокнот на стол, пугающе спокойно, и все объяснения застревают у меня в горле.
– Исправить ситуацию? – повторяет она. Ее щеки заливаются краской, взгляд становится острее. – Как исправляет ситуацию то, что ты предаешь своих друзей? Помнишь, – она указывает на себя и Морган, которая не поднимает глаз от тарелки, – своих настоящих друзей? Людей, которые много лет тебя любили? А не неудачников, с которыми ты теперь тусуешься, – выплевывает она. – Которым нравится не настоящая ты, а только запуганная версия, которая создана, дабы убедить Эндрю, что ты не стерва.
Мы привлекаем внимание соседних столов. Я чувствую, как они смотрят на нас, слышу их настороженный шепот. Мне следует защищаться. Сказать Эль, что она неправа. Но я не могу – не тогда, когда она озвучивает страх, который я до сих пор подавляла.
– Я просто говорю тебе правду. Кто-то же должен, – продолжает она и знает, что задела меня за живое. В ее голосе ядовитая целеустремленность. – Я сразу заметила. С тех пор, как Эндрю тебя унизил, ты почти не говоришь то, что думаешь, боишься кого-нибудь обидеть и стать той, кем он тебя назвал. – Она кивает на список, открытый у меня в блокноте. – Но я не представляла, как далеко ты зайдешь. И все это ради Эндрю?
Нет. Слова звучат у меня в голове, но я не могу заставить рот открыться. Моя лучшая подруга смотрит на меня с отвращением и разочарованием. Внезапно я превращаюсь в свою маму, которой легче позволить отцу орать на себя, чем отбиваться. Потому что с тем, кто тебя любит, кто тебя действительно знает, защита должна быть не нужна.
Эль подхватывает страницы моего эссе.
– В пьесе злодейка – не Катарина. А люди, которые пытаются ее изменить, – безапелляционно говорит она и отворачивается, словно собирается сесть на место и доесть обед.
То, как она от меня отмахивается, высвобождает мой голос. Слова, которые я много недель хотела сказать, вырываются на волю, резкие, не останавливающиеся перед ущербом, который причиняют.
