Из коробки на полу маминой спальни я достаю то, за чем пришла: женский фрак и подходящую к нему рубашку с рюшами. Мама носила этот костюм в номере с канканом десять лет назад. Она разрешала мне примерить фрак в гримерке, пока делала макияж. Я едва помню само выступление. Но хорошо помню вишневый чупа-чупс, который мама дала мне в фойе по дороге домой, и как актрисы вбегали и выбегали из гримерки между актами, чтобы наскоро переодеться и освежить макияж. Тогда все казалось невероятно грандиозным и чарующим.
– Кэмерон?
Мамин голос выдергивает меня из воспоминаний. Я складываю фрак и поворачиваюсь к двери, где она ждет, опираясь одной рукой на притолоку. Она переводит взгляд с меня на коробку на полу и хмурится.
– Что ты делаешь? – спрашивает она. – Эндрю и Деб приедут с минуты на минуту.
– Можно кое-что из этого одолжить?
Мама входит в спальню, рассматривая вещи у меня в руках.
– Не знаю, зачем тебе это, – говорит она резким тоном, – но бери.
Долгую секунду она смотрит на коробку на полу, затем на боа на кровати. И хмурится сильнее. А потом наконец отводит глаза.
– Выкинь все, когда закончишь.
Я поспешно оборачиваюсь к ней, пораженная тем, что она от этого отказывается.
– Ну ты же не серьезно, – с мольбой говорю я и вытаскиваю из коробки черное шелковое платье, которое она надевала для своей единственной главной роли. Она играла наследницу богатой семьи в короткометражке, которую хвалили критики. – Это же здорово!
Мама неохотно касается платья, которое я держу, пропуская ткань через пальцы, и ее взгляд становится далеким, когда она вспоминает.
– Твой отец пришел на показ в Лос-Анжелесе, – говорит она после паузы. – Это было наше второе свидание. – Она опускает руку. – Ничем хорошим это не закончилось.
Я моргаю, отгоняя болезненный вывод из ее слов.
– Ты не можешь от всего этого избавиться, – пробую я снова. – Ты прекрасно играла. Помнишь этот спектакль? – Я поднимаю вечернее платье сороковых годов. Это из «Десяти негритят». Я помню убийства, хотя была слишком маленькой, чтобы уследить за сюжетом.
Я думала, что моя мама в этом платье, жемчугах и лучах софитов – самая красивая женщина в мире. Мне было шесть.
– Помню. Твой отец был в городе, – отвечает она, и ее голос становится холодным.
Так и было, и после спектакля меня отправили к Морган на удачно спланированную ночевку. Я поняла, почему, только несколько лет назад, когда заметила, что каждый раз после такой ночевки, вернувшись домой, вижу в мамином взгляде новые слои горечи и депрессии. Каждый раз он ненадолго разжигал их уродливое подобие отношений – а потом отвергал ее.
– Твой отец сказал, что я не годилась на эту роль, – напоминает она.
– И был неправ. Я помню, – говорю я. И помню, как часто я мечтала просто стереть с ткани времени все ужасные вещи, которые наговорил ей мой отец.
Она горько смеется.
– Тебе-то откуда знать? Ты была всего лишь ребенком.
Она подходит к двери. Я мысленно прошу ее остановиться, взять обратно свои слова и сказать, что она гордится своим прошлым на сцене.
– Забирай что хочешь. Остальное я выкину, – говорит мама вместо этого. – Незачем держаться за эту мечту. Твой отец был прав. Как всегда, – добавляет она и выходит из спальни.
Слушая ее шаги, удаляющиеся по коридору в кухню, я смотрю в открытую коробку.
Не успев даже понять, что делаю, я засовываю все разбросанные вещи обратно. Белое боа ложится на туфли и шелковое платье. Мною движет чувство сопротивления – сопротивления матери, которая позволила своей мечте умереть, и отцу, который выжал из нее жизнь миллионом жестоких мелочей.
Закрыв коробку, я оттаскиваю ее к себе в комнату и запихиваю под кровать, пряча за старыми альманахами и туфлями, унаследованными от Эль и Морган. Затем встаю и ищу, что такого можно поправить в комнате, чтобы снять стресс. Перекладываю небольшую стопку с недавней домашней работой на столе, под которой оказывается брошюра Уортона с ярмарки колледжей. Ее я торопливо закрываю и убираю в ящик, не желая задумываться о будущем, которое описал мне представитель университета, – о будущем, в котором начинаю сомневаться.
Я завязываю волосы в высокий хвост, когда слышу, как открывается входная дверь. Голос Деб, приветствующей маму, разносится по коридору.
Я влетаю в гостиную и вижу Эндрю, который ждет в дверях, одетый в шорты для бега, кроссовки и футболку Бомонта. У него в руках пакет – видимо, с вещами, чтобы переодеться перед ужином. Заметив меня, он улыбается.
День удался.
– Идем? – спрашивает он.
Мамы перебрались в кухню, где сплетничают изо всех сил. Я слышу что-то о том, как отец Лоры Уолтер спьяну клеился к официанткам на благотворительном приеме.
– Определенно, – отвечаю я Эндрю, и мы выходим.
Все именно так, как я надеялась. Мы начинаем пробежку по нашему обычному маршруту. Время заката, и от вида неба за спутанными телефонными проводами и фонарями захватывает дух. Даже здесь, далеко от пляжа, свет окрашивает вечер в яростные оттенки оранжевого и фиолетового. Для разогрева мы с Эндрю бежим вверх по холму от моего дома до угла.
Оказываясь на ровной дороге, я набираю скорость и жду, что Эндрю отступит на шаг. Вместо этого он, к моему изумлению, бежит рядом. Бок о бок мы сворачиваем в сторону бульвара Олимпик. Я ускоряюсь, заставляя себя бежать все быстрее и быстрее.
И жду, что он отстанет. Но нет.
Наконец я замечаю, что запыхалась – наша скорость намного выше обычного.
– Черт, а ты явно не ленилась, – говорит Эндрю, вторя моим мыслям.
Гадая, что может означать тот факт, что он не держится позади меня, я снижаю скорость, и на ближайшем перекрестке нам приходится пережидать светофор.
– Что? – укоризненно замечаю я. – Не говори мне, что ты не форме. Разве тренер не заставляет вас бегать на дальние дистанции?
Упоминая команду, я бросаю на него взгляд – специально перевожу разговор на то, о чем он рассказывал Пейдж. Он смеется, и я ощущаю трепет надежды.
– О, он обожает бег на дальние дистанции. А вот остальная часть команды – не очень.
Я жду, не продолжит ли он, не расскажет ли больше о других игроках.
Мы бежим на месте, пока не загорается зеленый.
– Тебе нравятся остальные ребята? – спрашиваю я через минуту. Мне приходится отпрыгнуть в сторону, чтобы обогнуть упавшую ветку пальмы.
– Ага, они… нормальные, – говорит он.
Ответ из трех слов. Я бы вздохнула от раздражения, если бы не одышка.
– Знаю, с некоторыми из этих парней нелегко, – нажимаю я. – Иногда кажется, что их интересует только очередная вечеринка.
