— Пусть мочат, а потом, если чего, и их пришить! — предложил Крафт и энергично подтянул блестящие голенища. — Хохол ненадежен!
Все проголосовали за: «Хохла после акта мочить!»
Гершуни красочно продолжал вести совещание:
— План операции по устранению Плеве разрабатывал наш дорогой кореш Иван Николаевич, который и доложит…
Азеф деловито произнес:
— Убить Плеве — дело чести и совести нашей замечательной партии, и здесь не надо возражений. Последние полгода с помощью надежных людей я внимательно изучал привычек и маршрутов Плеве. Я теперь их знаю, как содержание собственных карманов. По четвергам ровно в десять пятнадцать утра наш клиент хиляет под охраной четырех офицеров из министерства, садится в карету и едет на доклад к царю. В пути его сопровождают четыре казака. Двое едут впереди, расчищая дорогу и порой удаляясь саженей на восемь, а то и десять. Двое других скачут позади. Карета движется на большой скорости. Плеве едет или в Царское Село, или в Зимний дворец, в зависимости от того, где находится царь. Но это уже значения не имеет. Мы возьмем Плеве на гоп-стоп. По дороге (места мы уже наметили) Григорьев и Надаров подскакивают верхами к карете. Григорьев останавливает карету, а Надаров выстрелами из пистолета убивает министра. Наша победа! Герои устремляются вскачь и уходят с концами.
— Смотри, чтобы Григорьев не ускакал от тебя! А то хохол опять перехитрит еврея, о-хо-хо-хо! — захихикал Мельников.
Вслед за ним весело заржали остальные.
Не смеялся лишь Азеф. Он не любил, когда ему напоминали о его еврействе. Он считал себя гражданином мира.
Гершуни прервал шуточки:
— Ша, кончай базар! Другой вопрос на повестке дня — об увеличении партийных рядов. Тут у нас значительные достижения…
Совещание продолжалось: вопросы обсуждались, полицейские стенографисты в соседнем номере ломали карандаши и торопливо записывали.
Еда была ресторанной, ее подняли в люкс официанты. Повара «Европейской» славились на всю губернию.
Очередные жертвы
На этот раз Гершуни очень понравилось в Киеве. Особенно ночь, которую он провел у товарища по партии Розы Рабинович. Ему хотелось пожить в Киеве еще несколько дней, но тут случился гембель. В киевской полиции был свой человек, который шепнул Гершуни:
— У нас появились шпики из Москвы и Питера! Это не за вами ли следят?
Гершуни задумался, погрыз ноготь и приказал:
— Шухер! Всем разбегаться, срочно!
Сам он ринулся за границу, желая недолгое время отсидеться, успокоиться. На душе постоянно царил сумрак. Встретившись в Женеве с Гоцем, который уже дышал на ладан, Гершуни стал откровенничать:
— От этой кипучей революционной жизни я очень замучился! Клянусь честью! Я всегда думал об высоких идеях, честное слово. Но меня теперь каждую ночь терзают кошмары, днем иду по улице, и все время кажется, что кто-то за спиной крадется. И постоянно на душе тяжесть. Сейчас надо возвращаться в Россию, наладить несколько актов. На всякий случай хочу, друг сердечный, ввести тебя в круг всех вопросов. Буду диктовать, а ты пиши: подробный обзор всех адресов, все связи, явки, пароли… Если меня повяжут, во главе партии станешь ты, а Боевой организацией пусть руководит Иван Николаевич.
— Согласен, Гриша, насчет Ивана Николаевича твой выбор удачен.
Гершуни строго погрозил пальцем:
— Как бы чего ни склалось, двоих мочить непременно: первым — Плеве, за ним — великого князя Сергея Александровича. Обещаешь?
— Обещаю, обещаю! Только зачем себя загодя хоронишь?
— Без понтов, у меня предчувствие плохое.
И звериный инстинкт не обманул.
Столбик без ручки
Для начала Гершуни отправился в Харьков, почти не задержался тут, сразу метнулся в Уфу. Ему хотелось немногого: крови и денег, крови и денег!
В Уфе главу партии местные эсеры встретили радушно, в одном из частных домов устроили выпивку. Гершуни обратил внимание на мужичка невысокого роста с головой в форме тыквы, с багровым, словно налитым сизой кровью, лицом и рассеянным взором. Мужичок был в плисовой рубахе в горошек и начищенных кирзовых сапогах. Гершуни настороженно спросил:
— А это что за кувыркало? Первый раз вижу его…
Партийцы представили:
— Наш человек, надежный пролетарий! Хочет бомбистом стать.
Гершуни пожал мужичку руку, тот отозвался:
— Егоркой Дулебовым меня кличут, я прежде слесарил в железнодорожных мастерских. Я буржуазию, — погрозил кулаком, — во как ненавижу! Потому как за буржуя полгода в тюрьме баланду хлебал.
— Как же вы так, дорогой товарищ? — Гершуни вдруг стал подчеркнуто уважителен.
— Смех, да и только! Мы жили в одном доме, только этот буржуй, который учителем в гимназии, на втором этаже, а я, понятно, в подвале. Он позвал меня водопроводный кран подвинтить. Я поднялся к нему, а он гнушается, даже не поручкался со мной, говорит, а сам рыло на сторону сворачивает: надо понимать, что от меня вчерашней выпивкой пахнет, а буржую это досадно. Я кран ему прикрутил да из ящика столового серебра фунтов пять себе в сумку леквизировал. Вернулся домой, не успел папиросу выкурить, а тут как тут фараоны, отобрали ножи-вилки учительские. А меня под микитки да на казенные харчи! Ах, гниды ползучие эти буржуи!
За столом все дружно загоготали:
— Вот наш Егорка какой боевой! Всех к ногтю!
Гершуни сразу понял: «Этот за пятиалтынный человека пришьет и глазом не моргнет!»
Выпил с Дулебовым, поцеловался, поговорил по душам, спросил о семье, о здоровье родителей. Опять выпили. Дулебов уже стучал себя в грудь:
— Да я за вас, товарищ, хоть в прорубь…
— В прорубь не надо! Давайте, друг сердечный, за вас отомстим!.. Я пока за вас не отомщу, покоя мне не будет. Клянусь честью!
У Дулебова глаза загорелись.
— Учителю ребра пересчитаем?
— Твой учитель — столбик без ручки. Плевать на него с пожарной вышки! Мы, брат, отомстим главному буржую — вашему уфимскому губернатору. Он всем безобразиям голова.
Дулебов аж задохнулся, трясущейся рукой перекрестился:
— Ах, какое дело хорошее! Дай Бог всякому… Да где ж мы его достанем?
— А я об том уже вызнал. Соборный сад знаешь?
— Как не знать, туда после получки в трактир Деменки ходим.
— Так вот, губернатор в том саду каждое утро перед службой моцион, то есть прогулку, делает. Шастает себе в дальнем углу, по березовой аллее. Значит, ходит туда-сюда, туда-сюда, мечтает. Забор там низенький. И охраны — ни одной морды поблизости. Передашь Богдановичу приговор Боевой организации — и пиф-паф. Через забор перемахнешь, а там тебя коляска будет дожидаться. Смекнул?
