Сообщение сотрудника Виноградова от 19 марта нового стиля из Берлина.
…Гарденин (Виктор Чернов) во время своего пребывания в Берлине жил у меня. Знаю его хорошо. В Москве он не был — это я знаю достоверно, вообще со времени своего переезда за границу он в России не бывал, теперь же изъявил желание, если необходимо будет, поехать нелегальным. Дальше, Чернов живет не в Париже, а в Берне. Приехал же он сюда читать реферат из Галле, побывав предварительно в Дрездене, Лейпциге и Париже, где он читал на тему: «Задачи социалистов-революционеров ввиду переживаемого момента». Из Берлина он поехал еще в Дармштадт читать, а оттуда направился в свой Берн…
Вообще, как я уже Вам писал, большинство революционеров и многие социал-демократы склоняются к террору.
Обезумевшие
2 апреля 1902 года выпускник Московского университета знаменитый собиратель книжных редкостей и бывший московский губернатор, бывший товарищ министра государственных имуществ и третий год занимавший пост министра МВД Дмитрий Сергеевич Сипягин ехал в карете к Мариинскому дворцу. Там было назначено совещание кабинета министров. Утро было солнечное, теплое, и, вопреки запретам охраны, Сипягин опустил окно.
В этот момент министр проезжал как раз мимо памятника Николаю I. Барон Клодт изобразил императора верхом на коне в кавалергардском мундире и каске.
В карету рванул свежий воздух, напоенный ароматом распустившейся листвы. Министр видел в окно толпы пешеходов, веселых, чему-то улыбающихся, с любопытством оглядывающихся на его карету. Маленькая девочка в шелковой шапочке, державшаяся за руку няни, махала рукой ему, Сипягину. Он хотел в ответ высунуть в окно руку и тоже помахать, но наехал конвойный казак и загородил крупом лошади и девочку, и пешеходов.
Сипягин очень тяготился своим нынешним положением. По своей природе это был тихий, миролюбивый человек. В другое, более спокойное время он был бы замечательным министром. Но теперь, по непонятной для всех причине, Россию словно поразил приступ опасной эпидемии всеобщего недовольства, бунтарства и непослушания властям. Сипягин однажды решился, сказал государю:
— Слишком много вольностей дано, вот и распоясались, — но государь так взглянул на него, что Сипягин осекся.
* * *
От осведомителей в студенческих кругах, да и по опыту предыдущих лет, было известно: 19 февраля, в очередную годовщину освобождения крестьян, студенты, подбиваемые вожаками, обязательно устроят безобразия на улицах, будут бить витрины магазинов, грабить и разорять лавки и рынки.
Студенты загодя сговаривались, готовили свои силы к этому дню. Готовилась и полиция. Но на сей раз события развивались непредсказуемо. Все началось со студенческих безобразий Харьковского ветеринарного института, который прежде славился своей дисциплиной и лояльностью к правительству.
Толпа обезумевших ветеринаров разгромила лаборатории, избила ректора и дикой оравой выплеснулась на улицы. Здесь погром продолжался, пока полиция не приняла строгих мер: органы правопорядка вступили в единоборство с юными бунтарями. С помощью плетей уняли одних, арестовали других, а основную массу обратили в бегство.
3 марта грандиозные студенческие безобразия произошли уже в самом Петербурге: с битьем витрин и прохожих, с антиправительственными лозунгами, с разграбленными лавками и винными магазинами.
* * *
Государь Николай Александрович был крайне удручен происходящим. Он пригласил к себе в Царское Село, где тогда находился с семьей, Сипягина. Министра МВД встретил и проводил в кабинет государя шестидесятипятилетний министр двора Фредерикс.
Государь сказал:
— Я понимаю, что университет — это не богадельня, — у молодых бурлит кровь, тем более что на дворе весна. Такого рода выступления гораздо легче предотвращать, чем успокаивать. Виноваты в этом вы, Дмитрий Сергеевич, ибо обязаны предвидеть события, и виновато, разумеется, университетское начальство, которое не должно распускать молодежь. — Обратился к Фредериксу: — Как ваше мнение, Владимир Борисович?
Фредерикс задумчиво почесал кадык, откашлялся и сказал:
— Вы, государь, правы: легче не допустить болезнь, чем лечить ее. Но если уж нарыв выскочил, то надо его вскрыть и вычистить все дурное, гнойное. На мой взгляд, следует провести тщательное следствие, и все виновные в беспорядках должны быть отправлены служить в армию, а заводил необходимо судить и поступить с ними по закону. Безобразники должны быть примерно наказаны для их же пользы, у них жизнь впереди, и этот урок пусть пойдет им во благо.
Сипягин осмелился возразить:
— Я согласен, что проступок без наказания порой развивается в преступление, но… Но вспомним наши молодые дни, когда и нам порой хотелось дурачиться. Потом нельзя забывать о двух причинах безобразий. Это студенческая корпоративность: многие оказались втянутыми в круговорот событий против своей воли только потому, что не захотели выглядеть среди товарищей белой вороной — заклюют!
Государь спросил:
— А что второе?
— Второе — это нечто страшное, не поддающееся никакой логике. Я говорю о стадном чувстве, возникающем почти у всякого, кто попал в толпу. Толпа не в состоянии рассуждать. Толпа — это живой организм, страдающий манией величия и при малейшем толчке впадающий в бешенство, в агрессию.
Фредерикс поинтересовался:
— Чего добивались демонстранты?
— В том-то и дело, что никто из задержанных ничего не мог ответить конкретно. Причинами, как верно сказал государь, были весна и молодость, — отвечал Сипягин. — Мое мнение: к молодым надо отнестись с терпением и пониманием.
Фредерикс нахмурился и жестко поглядел в лицо Сипягина:
— Мягкотелость недопустима! Виновные должны быть наказаны сурово. Пусть остальные увидят, что безобразия до добра не доводят.
Сипягин чуть усмехнулся:
— Но вы не опасаетесь, что наказание виновных вызовет новые беспорядки?
— Опасаюсь, но преступление должно быть наказано! — жестко повторил Фредерикс.
Государь, проявляя мудрость, миролюбиво заметил:
— Дмитрий Сергеевич, найдите золотую середину: всех простить, за исключением самых отъявленных безобразников и неисправимых заводил.
На этом и порешили.
…Мало кто знает, что, наверное, на самом значительном и трагичном документе за всю историю государства Российского — на акте отречения государя, помеченном 2 марта в 15 часов 05 минут 1917 года в Пскове, ниже подписи самого Николая Александровича стоит подтверждающая запись мелким и твердым почерком: «Министр Императорского Двора генерал-адъютант граф Фредерикс». Последний автограф рухнувшей великой империи.
Совратители
Студенческие безобразия
Газеты всей Европы взахлеб сообщали о волнениях студентов в России.
