Азеф вдруг заплакал. Он обнял Балмашова, затряс плечами и сквозь рыдания произнес:
— Святой мальчик! Ты рожден для прекрасной жизни — долгой и светлой, а вот мы, закаленные бойцы, должны сражаться за вас, и если понадобится, то и головы сложить. Мы должны сохранить вас…
Все были растроганы и даже смущены.
Чернов задумчиво подергал себя за бородку, выдернул волосок, положил на ладонь и сдунул на пол.
— Революция, свержение самодержавия в России изменят ход всей истории человечества… И мы — творцы прекрасного будущего!
Азеф с пафосом воскликнул:
— Да, мы жертвуем собой ради святой идеи… — указал глазами на Балмашова, — и молодежь с нами! Так что рука об руку вместе радостно пойдем… на подвиг! — Заглянул в лицо Гоца. — И потом, почему наша партия последние год-два просто бездействует? Казнь министра просвещения Боголепова — приятное исключение.
Гершуни, два раза пересчитавший деньги, принесенные Азефом, заверил:
— Пора затишья заканчивается! Россию такое ждет, что это неслыханно.
— Когда? — азартно воскликнул Балмашов. — Руки чешутся, дела просят!
Брешковская ласково проворковала:
— Ишь, «руки чешутся»! А слово такое слыхал — конспирация? Так-то! Хочешь увидать, как царский сатрап на кровавые кусочки разлетелся, так помни поговорку: «Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами». Уразумел? Когда возмездие свершится, тогда и узнаешь.
Слова Гершуни и «бабушки революции» насторожили Азефа. Он понял: что-то затевается! Моментально прикинул: «Начать расспрашивать? Нет, ни в коем случае! Это вызовет подозрение».
Балмашов обратился к Чернову, стал выяснять:
— Может, все силы бросить на уничтожение царя?
Чернов начал профессорским тоном объяснять, резко взмахивая руками:
— Нет и нет! Товарищи, дорогие, поймите: на данном историческом этапе уничтожение Николая будет преждевременным. Сейчас важно другое: надо террор приблизить к массам, чтобы массы, простые, честные люди стали уничтожать самодержавную администрацию. А для этого надо самим нам показать пример… Да-с, пример героический!
Азеф возразил:
— Как бы разгулявшийся русский народ вместе с самодержавием не затоптал бы и нас, тех, кто борется за его счастье.
Брешковская устало зевнула, перекрестила рот и сонным голосом заметила:
— Э, батенька, волков бояться — в лес не ходить. А меня нынче бессонница вчистую замучила.
Балмашов, разгоряченный собственной речью, захотел еще поговорить. Он, глядя на Гершуни, спросил:
— Хотите студенческий анекдот про лес?
Гершуни ласково провел по голове Степана:
— Ну, ну, расскажи…
— Пошел мужик в лес помочиться, увидал медведя, заодно и покакал.
Брешковская и Гершуни зашлись в хохоте. Сквозь смех Брешковская выдавила из себя:
— Надеюсь, господа хорошие, когда пойдете метальщиками, никто заодно… — ха-ха-ха! — того… — и снова зашлась в хохоте.
Балмашов обратился к Азефу:
— Иван Николаевич, вы согласны с Виктором Михайловичем?
Азеф мотнул головой:
— Согласен полностью! На мой взгляд, первые кандидатуры для путешествия на тот свет — Сипягин и великий князь Сергей Александрович.
Называя эти имена, Азеф внимательно следил за выражением лиц Брешковской, Гоца и Гершуни. Они не проронили ни слова, лишь Гоц одобрительно улыбнулся.
Гоц промолчал, но ему было что сказать. Он бился над разгадкой: как Гершуни выбирает обреченных? Все, казалось бы, происходит по воле партии, но на самом деле всех приговоренных к смерти всегда первым называл сам Гершуни и яростно этих кандидатов отстаивал. И Гоц, тщательно анализируя все события, вдруг пришел к выводу: «Это не сам Гершуни выбирает, кто-то называет ему приговоренных!» Но кто? Гоц пытался это выяснить, понять, но Гершуни ловко уходил от ответа.
Азеф повторил:
— Дорого я бы отдал, чтобы метальщиком пойти…
Гершуни согласно помотал головой и ядовито скривил губы:
— Для тебя, товарищ, ничего не жалко!
Балмашов взял за рукав Азефа, его лицо залилось румянцем. Он глядел на Азефа влюбленными глазами, чуть запинаясь, умоляющим тоном произнес:
— Меня, меня, Иван Николаевич, не забудьте! Я ведь химик, я могу бомбы изготовлять. Могу и сам акт совершить — это мой революционный долг… С радостью за счастье народное! Я нисколько не боюсь…
Брешковская по-отечески прижала к груди Балмашова, ласково пообещала:
— Кто ж тебя, милый, забудет? Мы все умрем на эшафоте, мой ангел. Все вместе теперь пойдем, дружно! Такое счастье, что Иван Николаевич с нами… Однако на время расстаемся: поеду в Саратов партийные группы организовывать. — И она отправилась собирать чемодан.
Не ведала «бабушка русской революции», что в сентябре 1907 года ее арестуют в Симбирске по доносу Азефа и отправят этапом в Иркутскую губернию.
…Гершуни давно хотелось поесть и выпить водки. Заканчивая диспут, он сказал:
— Кореша сердечные, хватит баки закручивать! Пошли в ресторацию, похряпаем.
«Любовный напиток»
На закате Азеф гулял по набережной. Он зашел в новую часть города, полюбовался Курзалом — красивым зданием с большой террасой на озеро. Невдалеке, у городского сада, заметил группу любопытных. Оттуда доносились музыка и пение.
Азеф ускорил шаг. Небольшой итальянский оркестр играл что-то трогательно-нежное. Вдруг за спиной он услыхал голос:
— Иван Николаевич, добрый вечер!
Он оглянулся. Перед ним стоял Балмашов. Его лицо словно было озарено вдохновением.
— Я обожаю Доницетти…
Азеф предложил:
— Пройдемся, да и ужинать скоро пора!
Они шли по гранитной набережной, говорили о всяких пустяках. Азеф чувствовал, как в нем растет симпатия к этому прекрасному юноше, сбитому с толку Черновым и Гершуни. Он остановился, положил руки на плечи Балмашова и сердечно сказал:
— Милый Степа, вы хорошо подумали, когда в террор пошли? Одно дело — это я, поживший на свете человек, имеющий жену и наследников. Но вы?.. Вы можете стать присяжным поверенным, доктором, агрономом, быть полезным людям. Зачем вы ищете смерть?
Балмашов залился краской, вырвался из рук Азефа, горделиво вздернул подбородок:
— Иван Николаевич, я знаю, зачем вы говорите все это. Вам всем завидно, что Григорий Андреевич назначил меня метальщиком. С вашей стороны это даже нечестно!
Азеф подумал: «Вон оно что! Но в кого этот юнец собирается метать?» Иронически хмыкнул:
