— Слыхали много «лестного»? Не верю! Гнусная и оскорб ляющая мое достоинство ложь! Лестное говорят, лишь стоя возле гроба, а в жизни больше ругают, особенно за глаза. У нас вообще стесняются сказать живому человеку доброе слово. Классический пример — поэт Пушкин, которому, если помните, памятник на Тверском бульваре. Когда поэт был живой, мало кто его уважал, его всячески третировали и даже в долг не давали. Едва погиб на дуэли, которую задумали и осуществили царские сатрапы, как тут же стал «невольником чести» и национальным гением. Разве не так? — Бросила взгляд на стол. — Тут, вижу, вовсю гулянка? Вот это стыдно — пить, а мне не налить.
Мария Евгеньевна рассмеялась:
— Сейчас исправимся! Прошу за стол.
— За что пьем?
Азеф ответил:
— За грядущую революцию и свободу!
Селюк воскликнула:
— Дерево свободы растет только тогда, когда его поливают кровью тиранов.
— Это кто первый произнес? — спросил Аргунов.
Селюк отмахнулась:
— Кто произнес — не важно, главное — не промолчал! «Полить кровью» — хорошая мысль. — Выпила и тут же сама себе налила, и опять махнула.
Азеф подумал: «Почему революционеры в своей массе — аморальные люди, циники, у которых нет ничего святого? Как много пьет Селюк, аж щеки покраснели!»
Поклеп на поэта
Селюк и впрямь заметно порозовела, она взвизгнула, затрясла давно немытой головой:
— Революция нужна уже только потому, что необходимо раскрепостить женщину. Если мужчина узурпирует женщину, то он… В общем, о таком узурпаторе метко сказал Пушкин: «Ты ужас неба, срам природы, упрек ты Богу на земле».
Азеф рассмеялся:
— Это совсем по другому поводу сказано. А Пушкин был не только большим поэтом, но и еще большим поклонником женской красоты. Ни одну хорошую мордашку старался мимо не пропускать…
Селюк строго посмотрела на Азефа и сурово свела узенькие, выщипанные брови:
— Про Пушкина — поклеп, это все евреи придумали. Он был высокой нравственности человек и не изменял своей супруге. Скажите, Иван Николаевич, чем женщина хуже мужчины?
У Азефа было прекрасное настроение, и он решил повеселиться. Растянул рот в улыбке.
— Мария Фроловна, на мой вкус — женщина, особенно такая аппетитная, как вы, много лучше любого мужчины, будь он хоть Наполеоном Бонапартом или Томасом Алвой Эдисоном. Когда я гляжу на вас, мне хочется быть безнравственным. — И быстро добавил: — Но только вместе с вами.
Селюк погрозила пальцем:
— Вот вы, так сказать, революционер, а все о том же! — Закинула ногу на ногу, закурила папиросу, сделала губы трубочкой и ловко пустила к потолку дым кольцами. — Вы, мужчины, больше всего интересуетесь тем, что у женщины под юбкой, то есть сущим пустяком. А душа женщины, а ее светлые порывы? А ее место в обществе? Для мужчины женщина это всего лишь самка, предмет, доставляющий удовольствие и удовлетворяющий низменные страсти. Разве нет? — Она вопросительно посмотрела на Азефа.
Тот с любезностью ответил:
— Это так! Мужчина смотрит на женщину с вожделением, если эта женщина ему по сердцу. И любовь с такой женщиной — высшее наслаждение, которое мыслимо на земле…
Селюк удивилась:
— Почему вы не возражаете? В этом месте мужчины всегда начинают нервничать и возражать, и мне это доставляет удовольствие — злить мужчин.
Азеф вдруг поднялся, прижал кулак к сердцу и тоном опереточного комика воскликнул:
— Ах, что касается меня, то по-настоящему мое пылкое сердце отдано лишь единой страсти, неземной любви к революционной борьбе и беспощадному террору.
Селюк подозрительно глядела на собеседника:
— Это правда, что революционную борьбу вы любите больше, чем вашу женщину?..
— Я к своей жене отношусь как к товарищу по борьбе за социальную справедливость.
— Она занимается общественно полезным трудом?
— Да, в постели, и с большим удовольствием.
Селюк фыркнула и раздула щеки.
— Что, право, за пошлость! — Она не знала, что возразить, хотя возразить очень хотелось, прямо-таки свербело в груди. Этот пузатый, хорошо одетый господин поставил ее в тупик.
Азеф подумал: «Какая же дура! И страшна, словно смерть. Фу, от нее исходит просто тошнотворный запах, как из бочки с протухшей селедкой. Мужики от нее шарахаются — это факт. Как же этой вонючке не быть борцом за эмансипацию?» Стараясь сохранить серьезное выражение лица, произнес:
— Выпьем за полное женское равноправие! Пусть женщины станут во всем равны мужчинам: водят паровозы, рубят уголь в шахтах, управляют сталелитейными заводами и морскими судами, матерятся с матросами, курят табак и хлещут водку. Вот это будет настоящее равноправие, пьем за него!
Азеф был уверен, что Селюк на него обидится, но она с восторгом произнесла:
— Прекрасные слова! Товарищи, за исполнение этих пожеланий давайте насладимся стоя!
Поднялись, выпили.
Эмансипированная Селюк, поначалу сердито смотревшая на Азефа, теперь глядела на него ласково. Она нетрезвым голосом сказала:
— Иван Николаевич, вы здраво относитесь к женскому равноправию, это делает вам честь. Если общество все права отдает мужчинам, а женщину обрекает на домашнее хозяйство и на воспитание детей, то тем самым общество делается словно одноруким, обедняет себя.
С Селюк уже никто не спорил, оберегаясь ее истерических выкриков. Она еще выпила водки, поднялась со стула и страшным голосом сказала:
— Тсс! Сейчас я прочту запрещенные строки поэта по фамилии Пушкин, поэтому попрошу внимания, ик!
Народ мы русский позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
Она поправила очки и обвела всех торжествующим взором:
— Каково?
Азеф сказал:
— Мороз по коже продирает! Русские женщины пошли нынче беспощадней мужчин.
Селюк повторила дежурную фразу:
— Революция в белых перчатках не делается!
— Ну да, на белом кровь заметней! — согласился Азеф.
Радостная весть
Когда обед был закончен, Аргунов плотно прикрыл дверь и таинственно произнес:
— Дорогие друзья, теперь сообщу вам весть, ради которой я нынче пригласил вас к себе. Мария Фроловна и Иван Николаевич, вы — делегаты объединительной конференции от Северного союза социал-революционеров. Союз вас направляет в Женеву, где сейчас конспиративно находится центр нашей партии во главе с Гершуни и Гоцем.
