— И что дальше?
— Шпики, естественно, разбегаются за вами, а я спокойно подъезжаю к подъезду, поднимаюсь на второй этаж, вашим ключом открываю дверь и выношу корзину.
— Она стоит в ванной комнате, я сверху ее нестираным бельем прикрыл.
— Прекрасно! Я отвезу многострадальную корзину к себе в Сокольники и готов хранить ее столько времени, сколько вам нужно.
Важное задание
Аргунов от умиления едва не прослезился. Он с восторгом произнес:
— Какой вы благородный, Иван Николаевич! Позвольте вас расцеловать, кхх. Нет, троекратно! Вот так и так! — Отдышался, словно после стремительного бега, взмахнул рукой, как стартер флагом. — Теперь от вас, дорогой мой Иван Николаевич, секретов нет, кое-что расскажу.
Теперь уже Азеф замахал руками:
— Нет, Андрей Александрович, мне чужие тайны ни к чему.
— Напротив, сударь мой, попрошу меня выслушать… Тут острая ситуация… Мне нужен ваш совет. Из Томска прибывает товарищ. И зовут товарища Наталья Вербицкая. Появится в Москве семнадцатого в час тридцать пополудни. Как вы полагаете, не будет опасности, если я ее встречу?
Азеф решительно произнес:
— Если вы самоубийца, так вам непременно следует встретить эту девицу. Так вместе вас и арестуют, но сидеть порознь будете.
На лбу Аргунова появились складки — плоды тягостных раздумий.
— А как быть? Кто рискнет, кхх, встретить Вербицкую?
— Если партии нужно, я готов. Я сам отвезу ей корзину на вокзал.
— Я должен сказать: это очень опасно, это ссылка, если поймают.
— Ну, прежде поймать надо.
Аргунов был в восторге:
— Вы настоящий революционер, мужественный и стойкий.
— Стойкий — это точно! — рассмеялся Азеф. — Если партия прикажет, то и девица Вербицкая в этом убедится.
Аргунов, успевший многое перевидать в жизни, был поражен спокойствием Азефа в столь опасной ситуации. Объяснил задачу:
— Корзину тащить к поезду не надо. Для начала следует встретить Вербицкую.
— Встретим, хоть с оркестром пожарных!
— Запомните, пятый вагон. В руках Вербицкой будет зонтик апельсинового цвета. Скажите: «Добро пожаловать в златоглавую!» Ответ: «Надеюсь, что вы Москву мне покажете». — Улыбнулся. — После этого следует с девицей расцеловаться.
— Это для правдоподобности радостной встречи?
— Нет, это я пошутил! Поцелуи в ритуал встречи не входят…
Азеф с самым серьезным, а потому уморительным видом произнес:
— Если девица хороша, то партийное задание выполню с удовольствием и сугубым усердием. — Он оглянулся на дверь: не подслушивает ли Люба, не устроит ли истерику? — Лучше девица из Сибири, чем язва сибирская.
Аргунов заливисто расхохотался:
— Девица, судя по отзывам, красавица! С вокзала ее следует отвезти в какую-нибудь гостиницу.
— «Альпийская роза» подойдет?
— Вполне! Мы, боюсь, до семнадцатого уже не увидимся, так что деньги на оплату гостиницы и извозчиков я положу на стол в своей гостиной — сто рублей.
— Хватит ли?
— Если выйдете из бюджета, то смело расходуйте свои, партия сполна возместит.
— Я смело расходую только чужие, ха-ха!
— И там же оставлю папку. В ней статьи, гранки и макет верстки третьего номера «Революционной России». Это тоже надо отдать Вербицкой.
— Передам.
— Вербицкая поживет в Москве день-другой, если вам позволит время, покажите ей Москву. И, сударь мой, не забудьте проверить, нет ли за вами хвоста.
Азеф дал полезный совет:
— Вы приезжайте перед отходом поезда, а день и время я вам сообщу. Если нас не арестуют и за вами хвоста не будет, сумеете переговорить с Вербицкой, дать ценные указания.
— Прекрасно, я дам последние указания по устройству типографии и по верстке «Революционной России». Ну, теперь домой. То-то, хе-хе, ищейки удивятся, увидев меня: думали, что я в доме дрыхну, а я — вот он!
— Как говорил Эммануил Кант: «Сюрприз тем приятней, чем неожиданней!»
Аргунов был поражен:
— Как, вы знакомы с философией великого автора «Критики чистого разума»?
Азеф не моргнув глазом выпалил:
— На ночь, знаете ли, почитываю, набираюсь мудрости! Я на языке оригинала читаю. Вчера, к примеру, изучал Баруха Спинозу, от его «Этики» я в восторге — великолепная смесь рационализма с пантеистическим мистицизмом. В «Политическом трактате» старик верно подметил: «Не плакать, не смеяться, не ненавидеть, а понимать». На мой взгляд, это высшая мудрость — понимать! Все беды на земле — войны, революции, даже землетрясения — происходят от неумения соприкоснуться с чуждым нам мнением, понять его.
На этом познания Азефа в области философии закончились. Но и этого хватило, чтобы Аргунов уходил потрясенный. Он размышлял: «Такая необыкновенная эрудиция и такая полнейшая скромность! Пройдет в деле с Вербицкой проверку на верность партии, буду рекомендовать этого прекрасного товарища в Центральный комитет!»
Небо начало расчищаться. В облаках виднелись разрывы. Кое-где из труб уже стелился под порывами затихающего свежего ветра дым, желтовато светились окна — прекрасный город Москва просыпался.
* * *
В половине девятого утра коляска, запряженная лошадкой из полицейской конюшни, стояла в Доброй Слободке, наискосок против дома, в котором жил глава Северного союза социал-революционеров Аргунов.
В этот утренний час московская жизнь шла своим чередом. Татарин-тряпичник высоким голосом завывал под раскрытыми окнами:
— Старье беру! Старье беру!
Точильщик со своим станком, перекинутым через плечо, бодро выкрикивал:
— Ножи точу! Ножи точу!
Деревенская баба в цветастом сарафане с бидоном входила в подъезд — несла молоко постоянным покупателям.
Дворник в переднике, на котором ярко сияла натертая мелом бляха, метлой шаркал по тротуару. Мимо тащил высоко груженный воз коняга с мохнатыми ногами. Не замедляя хода, он поднял хвост и шмякнул на булыжные камни радость воробьям и огорчение дворнику, который уже спешил с совком к этому лошадиному безобразию.
Старушки в темных платочках возвращались из церкви.
Чиновники спешили на службу, хозяйки — в лавки.
Старая, прекрасная Москва, ушедший навсегда быт, отражение которого успел застать автор этих строк!
Азеф увидал: Добрая Слободка «заперта» с обеих сторон — филеры, демонстративно наряженные в опереточные клетчатые пиджаки, поигрывая тростями, с подчеркнутым достоинством прохаживались на своих точках.
