— Что такое?
— Эти деньги мы, школьные учителя Варшавы, собирали для дела революции. Вносили вполне добровольно, от души. Кто сколько может, по силам. К примеру, наша гимназическая няня — она одинокая и с тремя детьми — два рубля внесла. Смешно?
Азеф буркнул:
— Ничего смешного тут нет! Человек последнее отдает ради светлого будущего своих детей.
Это напоминание о деньгах Азефу вмиг испортило настроение. Он почувствовал к Иде ненависть, озлобление, какое бывает к человеку, который застает нас за дурным делом.
Когда они поднимались по лестнице к конспиративному номеру, между ними как бы все было решено. Очутившись за закрытыми дверями, она сама поцеловала его, спросила:
— Мне раздеться?
Он по-деловому, словно готовилось совместное изучение трудов Карла Маркса, сухо сказал:
— Да, разденьтесь! — и, чтобы унизить ее, добавил: — У меня, к сожалению, очень мало времени…
Ида с удивлением посмотрела на него, но промолчала.
Он задвинул оконную портьеру, отбросил покрывало на широченной кровати. Неожиданно сказал:
— Кстати, на ваши деньги я приобрету взрывчатку. Только об этом не говорите вашим подругам.
Ида кивнула, торопливо стягивая с себя одежду и стаптывая ее на пол. Она восхитилась:
— Как у вас здесь роскошно.
Она обнажила худые бледные плечи, небольшие торчащие груди и длинное костлявое тело. Лишь на худых стройных ногах белели кружевные панталоны. Она уже стала ложиться под одеяло, как Азеф строгим голосом приказал:
— Это тоже снимите!
Она торопливо сдернула панталоны и закрутилась в одеяло. Спросила:
— А вы, Иван Николаевич, всегда тут живете? Это не накладно?
Азеф резко ответил:
— Ну, хватит, не разговоров ради сюда пришли, — и грубо овладел ею.
…Уже через полчаса, выпив в номере кофе, принесенный лакеем, он выпроваживал Иду и врал:
— Вы у Женечки остановились? Завтра я вам позвоню по телефону, и мы вместе погуляем по Кремлю. Хотите?
Она молча кивнула. С трудом сдерживая рыдания, спросила:
— Вы, Иван Николаевич, меня презираете?
Он выпучил глаза:
— За что? — и, поцеловав ее в холодную щеку, вывел в коридор.
Она уходила, ничего не сказав на прощание, лишь размазывая по щекам слезы. В ее мечтах любовь и близость были полны сказочной романтики, а тут: «У меня мало времени!» Ее каблучки громко стучали по паркету. Азеф подумал: «Какая-то психичка, как бы не повесилась!»
(Азеф словно провидел несчастное будущее Иды Фабер: на следующий год за хранение динамита ее сошлют в Вилюйск, где она, раздавленная черной меланхолией, влезет в петлю.)
Азеф, как обычно после амурных упражнений, захотел есть. По этой причине он отправился на первый этаж в ресторан. Тут его ждало новое приятное приключение.
Часть 3. Тайны «Альпийской розы»
Божественное создание
Лестное предложение
Гостиница «Альпийская роза» считалась «немецкой», ибо в ней любили останавливаться прибывшие в старую столицу представители этого просвещенного народа. Азеф немецким языком владел отлично и при случае любил в нем упражняться.
Хозяйка гостиницы Михайлова умела поддерживать идеальную чистоту в номерах, и, к удовольствию приезжавших, здесь не водились ни клопы, ни тараканы, ни другие зловредные враги человечества.
Театральный разъезд еще не наступил, но зал был уже изрядно заполнен. Задок сцены украсили потрясающим новшеством — электрическими лампами, выложенными монограммой «АР», то есть «Альпийская роза».
Возле рояля в томной позе стояла тощая, как тарань, певичка весьма неопределенного возраста, в темно-зеленом платье и с пучком скудных волос, собранных на макушке. Она томно заводила глаза к зеркальному потолку и по-немецки пела:
Ah, mein liebe Augustin, Augustin…
Немцы похлопали в ладоши, но денег певичке никто не послал.
Певичку сменили два куплетиста, один из которых был низеньким, круглым, жизнерадостным и вдобавок с балалайкой, а второй — высокий, тощий, с грустным лицом и небольшой гармошкой.
Жизнерадостный стал наяривать на струнах и весело выкрикивать в зал, а задумчивый поддерживал его печальным голосом. Они пели столь скабрезные частушки, что этих артистов было впору тащить в участок.
Но в участок куплетистов не повели, а даже наоборот — гуляющие господа-купцы хохотали до слез и от восторга чувств и избытка капиталов прислали с лакеями ассигнации.
Метрдотель Рудольф, немец по национальности и московский лакей по происхождению, с моноклем в глазу, который все время выпадал и болтался на шнурке, во фраке с саржевыми блестящими лацканами, едва завидев тороватого гостя — Азефа, заскользил к нему по паркету, нежным голосом запел:
— Иван Николаевич, дорогой, низкое вам спасибо за посещение и неоставление-с. Позвольте вас посадить к сцене под пальму-с? Там, правда, невдалеке купцы опять собираются шуметь. Или, может, в кабинетец? — С улыбкой склонился к уху: — Для вас держу некоторый сюрпризец женского рода юных лет при полной невинности… Апетиктная, как кулебяка свежая…
Азеф вопросительно впиявился в бесцветные глазки Рудольфа:
— Не врешь? Действительно невинна?
Рудольф надул губы:
— Сами, если пожелаете, убедитесь.
Азеф прошел под пальму, тяжело вдавил широкий зад в заскрипевшее массивное кресло, локтем опрокинул вазу с фруктами, полюбопытствовал:
— И сколько, греховодник, содрать с меня хочешь?
Рудольф заюлил, развел руки, прижал затем их к сердцу и нежно проворковал:
— Их мамаша жаждет триста рублей по случаю дочкиной неприкосновенности-с…
Азеф выдохнул обильным чревом, еще больше выкатил выпуклые глаза, и толстые губы растянулись в улыбке.
— За эти деньги мамаша пусть сама свою дочку…
Рудольф снова залебезил, завертел задом:
— Так вы, Иван Николаевич, мою мысль не изволили дослушать. Это мамаша жаждет триста, а я сказал, что ее дочь не мясиста, а потому на указанную сумму никак не тянет-с! И она согласилась уступить за двести-с.
Азеф тяжело посопел, жирно высморкался в фуляр.
— По поводу девственности не врешь?
— Истинный крест! Сам проверил.
Азеф выпучил глаза:
— То есть?!
Рудольф захихикал:
— Визуальным образом-с, уж я добился такого права, потому как вы, Иван Николаевич, серьезный клиент-с! У них там все в порядочке-с…
