— Не повредит — по рюмке!
Мария Евгеньевна боялась за мужа — он не знал меры, и порой с ним случались казусы неприятного рода. Вздохнула, ушла на кухню, в потайном углу взяла бутылку перцовой, отбила сургуч с пробки и перелила в графин. Выпили по первой:
— За свободную Россию!
Обедали, играли в карты, привычно ругали правительство. Аргунов, запивая домашний окорок светлым пивом, говорил:
— Первоочередная задача — объединение всех кружков, разделяющих нашу социальную программу, кхх.
Азеф поинтересовался:
— А что, программа уже выработана?
Аргунов замялся:
— Как сказать? Так, некоторые наметки.
Азеф, ритмично рубя воздух вилкой, изрек:
— Программу надо разбить на три основных раздела. Первый — политическая и правовая области. Тут мы обязаны провозгласить полную свободу во всех областях человеческой деятельности: свободу передвижения, слова, бесцензурную печать, свободу стачек и забастовок, неприкосновенность личности и жилища.
Аргунов спросил:
— А как с избирательным правом?
Азеф глубокомысленно ответил:
— Нужно провозгласить всеобщее и равное избирательное право для всякого гражданина, не моложе двадцати лет, и закрытую подачу голосов. Каждая нация имеет право на самоопределение и пропорциональное представительство в парламенте. — Азеф почесал ноздрю. — Что еще? Ах, мы едва не забыли про государственную и финансовую политику.
— Тут необходимо ввести прогрессивный налог на доходы и наследство, — добавил Аргунов. — Богатых надо прижимать — всячески и везде. Богатые вредны уже тем, что вызывают раздражение окружающих. Не исключаю, что все богатства следует изъять в пользу бедных.
Азеф продолжил:
— Надо декларировать заботу о физическом и психическом здоровье трудящихся. Продолжительность рабочего дня, условия проживания, питание — все эти вопросы надо включить в программу нашей партии.
Аргунов восхищенно смотрел на Азефа:
— Какая же у вас замечательная голова! А мы с товарищами много спорили по поводу программы, но толку было мало. А вот вы — раз, и готово! Важнейший документ обрел зримые формы. Я сейчас же запишу ваши мысли, кхх.
Азеф самодовольно крякнул, подумал: «Какие же вы, революционеры, тупые, а беретесь судьбу империи изменить!»
Аргунов, забыв про перцовку, торопливо мелким, с большим наклоном вправо, но все же удобочитаемым почерком исписал страничку. Протянул ее Азефу:
— Иван Николаевич, сделайте милость, отредактируйте!
…В основу программы эсеров действительно был положен черновик Азефа. Так что на сохранившемся по сей день доме под номером три в бывшей Доброй Слободке, теперь это улица Машкова, вполне уместно повесить мемориальную доску: «Здесь была составлена партийная программа социал-революционеров, свергавших самодержавие, а власть отдавших большевикам…»
Клетка для народов
Через два дня Азеф снова посетил дом Немчиновой на Остоженке. На этот раз были новые лица: Григорий Соломон — дворянин, богатый домовладелец и социал-демократ, студент юридического факультета университета Артур Блюм, супруги-дворяне Покровские — она дочь действительного статского советника, он помощник присяжного поверенного, Аргунов с супругой и другие. Сначала обедали. Мужчины пили водку, дамы — ликеры, потом вкушали чай с печеньем и тортом, затем, собравшись в малой гостиной и удалив прислугу, ругали самодержавие, говорили о необходимости свергнуть существующий проклятый строй. Фармацевт Левинсон мечтал о том, чтобы отравить царя, и вызывался доставить самый страшный яд. Григорий Соломон и Артур Блюм горячо возражали, предпочитая яду хорошую большую бомбу.
Самым ярым революционером оказался Аргунов. Выпив водки, он клеймил «позорный царизм и Россию — клетку для народов». Заключая свою яркую речь, Аргунов погрозил кулаком куда-то в окно:
— Революция — это беспощадный террор! Всего лишь несколько дней назад в этом же доме мы общались с двумя столпами самодержавия — Сипягиным и Плеве. Если партия мне позволит стать метальщиком, я вот этими руками приведу приговор в исполнение, ликвидирую негодяев.
Гости захлопали в ладоши, зато Азеф добавил:
— И туда же буржуазного прихвостня графа Соколова, а то я сам с ним рассчитаюсь…
Мария Евгеньевна заботливо сказала:
— Нет, вам рисковать нельзя, вы очень нужны нам как организатор!
Аргунов горячо поддержал супругу:
— На роль метальщиков у нас есть несколько кандидатур, один студент Покотилов чего стоит! А вот без вас, Иван Николаевич, партия осиротеет. Ваш авторитет велик, кхх, вы должны стать организатором, вдохновителем идей…
Азеф поднялся со стула, прижал руку к сердцу, сладким голосом произнес:
— Спасибо, спасибо за теплые слова! Но, друзья, я ведь даже не член, так сказать, партии. Меня еще никто в нашу славную партию не принимал. Пока что я на положении сочувствующего.
Аргунов протянул вперед руку:
— Вы своей работой, своей беззаветной преданностью делу революции фактически уже давно член партии. Теперь, как руководитель Северного союза эсеров, торжественно заявляю: Иван Николаевич Виноградов — член нашей партии.
Все дружно захлопали в ладоши, бросились обнимать Азефа:
— Поздравляем, поздравляем!
Азеф выволок из кармана носовой платок, потер глаза:
— Ах, спасибо! Я растроган до глубины души…
И снова хлопки в ладоши. Григорий Соломон громко крикнул:
— Ура! Долой проклятый царизм! Пьем за освобождение трудящихся.
После революции Соломон будет спасаться во Франции. Там он напишет толстый труд, в котором будет восхвалять большевиков и «любимца народных масс товарища Сталина».
Наживка
Улучив удобный момент, Азеф усадил Женечку на тот самый кожаный диван, на котором дрых позавчера. Согласно инструкциям Житловского и по велению сердца, время от времени целовал ее хорошо ухоженные руки с чистыми и прозрачными, словно фарфоровыми, пальцами и говорил:
— Мы непременно свергнем проклятый царизм, не сомневайтесь, Евгения Александровна.
Женечка согласно кивала и деловито говорила:
— У нашей группы большие планы. Я затеваю демократический журнал «Общедоступный техник», а вы, как специалист, могли бы вести раздел и помогать советами. И вообще, журнал, прикрываясь пропагандой технических знаний, будет проводить плехановские и марксистские идеи.
Азеф понимающе заверил:
— Я ваш сотрудник — навек! Даже готов стать членом вашего кружка, пусть мне грозят каторга и кандальный звон.
