— На все соглашайся, деньги вперед бери — тебе пригодятся, только мину не тащи во дворец — мы сами к тебе подойдем и все в лучшем виде оформим.
Торжество справедливости
За всеми покусителями установили круглосуточное наблюдение. В ближайшую субботу Наумов и Никитенко передали Ратимову корзину, в которой сверху лежали яблоки, а под ними — мощная мина с часовым механизмом. Она должна была сработать через два часа. Взорвись мина под кабинетом государя, и все крыло дворца было бы разнесено в пыль.
Злодеи были арестованы. Кроме Наумова и Никитенко в Кресты привезли еще семнадцать зловредных персон. Был громкий судебный процесс. Морской Никитенко и почтовый Наумов были повешены в Шлиссельбурге 3 сентября 1907 года. Остальных отправили на каторгу. Справедливость восторжествовала.
И тут же произошло политическое убийство: в октябре террористка Рогозникова убила начальника тюремного управления Максимовского, который много старался для облегчения жизни заключенных.
Азеф в полной мере владел информацией. Он с точностью установил, что уже вовсю готовятся убийства великого князя Николая Николаевича и министра юстиции Щегловитова. Более того, некий латыш по фамилии Трауберг, по кличке Карл, носится с планами взрыва Государственного совета.
Однако Азеф вдруг стал скрытным, очевидно, предчувствовал свой провал. Но в одном из разговоров с Герасимовым он все же называл имя Анны Распутиной. Еще раз можно было убедиться, что имя — не пустой звук для охранки. Зная имя, можно раскрыть крупное преступление.
* * *
После длительной прослежки, после тщательного анализа агентурных и оперативных сведений 20 февраля 1908 года были арестованы девять злодеев. При обыске обнаружили план зала заседания Государственного совета и полицейские мундиры, в которых злоумышленники должны были проникнуть на заседание и устроить массовое побоище руководителей империи.
Семь террористов — Анна Распутина, Синегуб, астроном Всеволод Лебединцев, двадцатидвухлетняя выпускница привилегированного Елизаветинского института благородных девиц Лидия Стуре и другие — были повешены. По словам очевидца — прокурора, они вели себя поразительно спокойно, в полной уверенности, что погибают за доброе дело. Лебединцев еще накануне ареста цинично писал: «О, как я ненавижу эту расу нормальных людей!» Азеф по своим соображениям отказывался принять в боевой отряд дворянку-красавицу Стуре. Она признавалась: «Я испытываю несказанные муки оттого, что не могу погибнуть за дело революции. Если ничего не изменится, я наложу на себя руки!»
Их повесили в поселке Лисий Хвост под Петербургом на берегу Финского залива.
Популярный в те годы Леонид Андреев вдохновился темой казни и написал слезную повесть «Семь повешенных». В ней он воспевал жалость к убийцам и поэтизировал террор. Русская интеллигенция читала лживые строки, проклинала «кровавое самодержавие» и роняла слезу.
Помешательство, как вирусный грипп, приняло массовые размеры.
Смертельная угроза
Озлобленный правдолюб
Владимир Львович Бурцев был плохо одетым и нервным сорокапятилетним человеком. У него была неестественно длинная шея, а на лице словно навсегда застыла кислая мина. Он часто нервничал и тогда сдергивал с носа очки в тонкой серебряной оправе и начинал краем затрапезного сюртука судорожно протирать стекла.
Им руководили два замечательных чувства, столь часто встречающиеся у людей никчемных: лютая зависть и недоброжелательность. Эти чувства он испытывал ко всем, кто живет, ходит, улыбается. Зато ему было удивительно хорошо, если удавалось сделать гадость другому.
Бурцев был дьявольски энергичен. Беспокойный нрав первоначально бросил его в ряды революционеров. Он ратовал за террор. По этой уважительной причине был вынужден бежать из России, в Англии его держали в тюрьме, а из Швейцарии и Франции его попросту выдворяли. Его нигде не любили, гнали отовсюду, выталкивали из всех партий, куда он пытался приткнуться.
Но вот и в жизни этого неприкаянного типа случился праздник. В мае 1906 года в редакцию журнала «Былое», который он негласно редактировал, пришел человек пролетарского вида, в фуражке блином, с бритыми щеками и повадками трактирного лакея. Поначалу он назвался вымышленным именем, но потом разоткровенничался:
— Кличут меня Михаилом Ефимовичем Бакаем. По своим убеждениям я эсер, а ради куска хлеба вынужден служить гидре самодержавия. Извольте знать, я — чиновник по особым поручениям в Департаменте полиции, служу в Варшаве. Имею доступ к самым сокровенным секретам.
Бурцев от неожиданности аж ойкнул и мгновенно испытал прилив симпатии к гостю. Он тут же достал из книжного шкафа припрятанную за энциклопедией Брокгауза и Ефрона бутылку перцовки, огурцы и шматок сала, разлил по стопкам:
— За нашу плодотворную дружбу!
Бакай захмелел, и его потянуло в откровенность.
— Раздумаешься иной раз, до чего у нас обалдуев много. По зову сердца хотел партийным людям преподносить сведения, какие пожелают, а меня обескуражили, как собаку бездомную, повсюду вытуривали. Говорят: «С полицейскими ищейками делов не желаем иметь!» Обидно очень, у меня ведь тоже душа есть, и даже весьма возвышенная. Вот вы, Владимир Львович, сразу проникли, поняли, что я для революции готов способствовать. Могу предоставлять лиц, которые в революционерах числятся, а сами провокаторы натуральные. — Застенчиво потупил взор, чуть усмехнулся. — Я, конечно, пришел к вам, исключительно жаждая принести пользу. Однако же войдите в положение! Человек я угнетенный, жалованье мое ничтожное, а семья кушать жаждет, дети обнахалились и пряники требуют…
Бурцев важно откашлялся и покровительственно произнес:
— Разумеется, Михаил Ефимович, ваш труд будет достойно вознаграждаться! Меня интересуют вопросы, так сказать, гигиенического характера. — Заговорщицки подмигнул. — Вы меня поняли?
Плодотворная дружба
Началась плодотворная дружба. Бакай сообщал своему революционному приятелю обо всех руководителях партии эсеров. Бурцев спросил:
— А что известно полиции об Азефе?
— Не, такого знать не ведаю! — решительно отвечал полицейский. — В розыске такого не числилось. И разговору промеж нами, полицейскими, тоже не было.
— Как, полиции неизвестен руководитель Боевой организации? — Бурцев встрепенулся, словно на булыжной мостовой увидал золотой червонец. — Близкий человек к Гершуни, Чернову, Брешковской и неизвестен?
Бакай почесал задумчиво потылицу:
— Шутите? Мне ли не знать главу Боевой организации? Не, такого нету, чтоб мне на этом месте провалиться.
