— Взорвать Курлова?
— Я не сказал «взорвать», я сказал «швырнуть». Как только попадет к Зинаиде бомба, надо будет удалить детонатор, а динамит оставить.
Рачковский рассмеялся и с чувством пожал руку великому агенту:
— А мы-то голову ломаем!
В этот момент в кабинет вошел дежурный офицер, склонился над Рачковским, громко зашептал:
— Пришла какая-то женщина, назвалась Зинаидой Жученко, говорит, что самое спешное дело…
Азеф выскользнул в потайную дверь, скрытую в книжном шкафу.
* * *
По прошествии какого-то времени Зинаида Жученко села с корзиной в поезд на Брест-Литовском вокзале в Москве и благополучно добралась до Минска. Здесь она встала под вокзальными часами, и вскоре отделился от толпы и подошел к девице рыхлый, коротконогий человек лет тридцати, небритый, в стоптанных сапогах и в потертом драповом пальто.
Он опасливо оглянулся и обратился к Зинаиде с паролем:
— Пазвольте спрасить, ви из какой горад пириехал? — Судя по акценту, человек спустился с гор Кавказа.
Зинаида отвечала, как положено:
— Из Парижа, что на Сене.
— Тагда дайте ваш тяжесть. — Осторожно поставил корзину в крестьянскую телегу, забросал ее сеном, а Зинаиде тайком сунул завернутые в тряпочку пятьсот рублей.
Зинаида облегченно вздохнула и перекрестилась:
— Слава богу, избавилась от этого ужаса, а то вдруг рвануло бы?
Она поехала в Калязин к своему ребеночку, а минские террористы стали искать удобный случай, чтобы швырнуть бомбу в губернатора Курлова.
Металлический сюрприз
Случай для покушения вскоре подошел.
Военный цензор Виленского военного округа генерал-майор Курч давно болел, а тут как раз и помер.
Это было счастье. Злоумышленники ликовали. Они решили провести теракт во время похорон на кладбище Космодемьянского мужского монастыря. Все было взвешено, продумано, учтено и расписано. Казалось, ничто теперь не спасет губернатора Курлова, который непременно прибудет на похороны. Заодно пострадает множество других важных сановников.
Расчет, казалось, оправдывался. Все первые лица губернии прибыли в кафедральный собор. Панихиду совершал епископ Минский Михаил. Ровно в полдень по окончании панихиды губернатор Курлов, которого охранка не стала извещать о готовящемся покушении, вместе с другими начальствующими лицами вынес гроб из церкви и поставил его на колесницу.
Вдруг из толпы выскочил какой-то мужичок, размахнулся и подбросил высоко вверх четырехугольный сверток, а сам плюхнулся на землю. Толпа ахнула, замерла от ужаса, ибо все поняли — это бомба летит!
Сверток по удивительно точной траектории грохнулся прямо на голову губернатора Курлова. Тот пошатнулся и в изнеможении привалился на гроб: удар, видать, был крепок. Бомба плавно скатилась в растворенный гроб, легла на руки усопшего.
К пострадавшему подскочил правитель губернаторской канцелярии:
— Ваше превосходительство, извольте видеть — бомба в гробу! Скорей, вон отсюда, в колясочку…
Началась паника, все бросились кто куда.
Пребывавшего в нокауте губернатора подхватили под руки и потащили вон с кладбища. Тем временем какая-то не местная дама неопределенного возраста и в шляпе с большими полями достала из сумочки браунинг и начала стрелять в офицеров, оставшихся возле гроба, слегка зацепив двоих.
Этой дамой оказалась Александра Адольфовна Измайлович, а швырнувший бомбу без взрывателя — беглый каторжанин Пулихов. Следователь спросил:
— А зачем вы так высоко вверх бросили бомбу?
— Панимаешь, я учился, учился, камень кидал! Нада, панимаешь, сильно ударяться, тагда карашо взарваться! А она, зараза, не взарваться.
— Значит, низко кинул. Надо было выше колокольни.
— Слышь, меня повесят?
— Бог даст, вздернут!
Пулихова повесили, Измайлович смертную казнь заменили каторжными работами и отправили в Акатуй.
Что касается бомбы, то губернатор, кажется, так и не узнал, что она была без взрывателя. В ту же ночь минчанам устроили прекрасный фейерверк: бомба, в которой оставался динамит, была положена в костер на просторной площади между домом губернатора и собором. Как писал в своих мемориях Курлов, «взрыв был так силен, что в прилегающих улицах лопнули стекла во всех домах». Развлечение веселенькое! С той поры генерал, вскоре ставший командиром Отдельного корпуса жандармов, любил вспоминать этот случай, заканчивая рассказ фразой, которая стала расхожей:
— Положение хуже губернаторского!
Богатая биография
Неугомонный Татаров
С 1901 года за организацию подпольной типографии отбывал сибирскую каторгу некий Николай Татаров. Был он сынком влиятельного человека — протоиерея Варшавского кафедрального собора. Сынок, по чести сказать, получился неудачный. Еще в 1892 году Татаров, как смутно пишут биографы, «понес кару за участие в студенческой истории». Потом еще арестовывали три раза, но каждый раз приходил на помощь папочка-протоиерей, и чадо непутевое освобождали. Но в 1901 году Татарова за политические безобразия все-таки упекли в Восточную Сибирь. Тут он познакомился с прабабушкой русского террора — Пелагией Ивановской, которая призналась, что хочет сбежать и продолжить террор. Более того, она звала в побег Татарова.
Но тот по робости характера, а может, опасаясь, что бабка, по примеру уголовных каторжников, в дороге сожрет его, от лестного предложения отказался.
Впрочем, у молодого смутьяна были в виду и некоторые обнадеживающие обстоятельства. Дело в том, что папаша-протоиерей со слезами на глазах вымолил у генерал-губернатора Кутайсова «принять участие в судьбе ребенка». Генерал вспомнил о своей жандармской молодости и соблазнил Татарова в осведомители. Татаров ликовал: впереди он видел свободу, большие деньги от полиции и возможность решать судьбу революционеров.
27 декабря 1905 года Департамент полиции телеграфно разрешил выезд ссыльного в Петербург якобы по причине «тяжелой болезни отца». Татаров был зачислен секретным сотрудником по Департаменту полиции на хороший оклад.
Сюрприз из Сибири
20 февраля 1906 года Татаров объявился в Петербурге. Здесь он без хлопот вышел на людей из партии эсеров. Его приняли как родного, многие знакомые по иркутской ссылке успели занять важные посты в партии эсеров. Из рассказов товарищей выяснилось, что в Петербурге находится отряд членов Боевой организации и в его состав входит незабвенная и нелегальная старушка Ивановская.
Татаров доложил департаменту об Ивановской и обо всем остальном, крайне любопытном. Сведения эти легли на стол Герасимову. Тот удивился:
