У Савинкова от столь мудреных разговоров глаза начали опасно вылезать из орбит.
Азеф улыбнулся кончиками губ и перешел на разговор, более близкий уму и сердцу собеседника:
— Охрана Плеве очень серьезная. Для наблюдения нужны люди, по роду деятельности целый день слоняющиеся по улице: газетчики, торговцы вразнос, точильщики, старьевщики, продавцы кваса. Кроме того, надо купить пролетку, и пусть один из товарищей устроится легковым извозчиком.
Савинков расплылся от счастья:
— Гениальная простота! Ах, какой вы умница! «Купить пролетку!» Тогда уж не одну, а две или три пролетки! Полиции в голову не придет, что члены Боевой организации извозчиками ездят по Петербургу или торгуют вразнос гребешками. А тут еще извозчик да еще автомобиль! Ведь никогда прежде, кроме покушения первого марта восемьдесят первого года, уличное наблюдение не применялось! Плеве будет убит!
Азеф мрачно буркнул:
— Если не будет провокации!
Савинков, сжав узкие губы, напряженно замолчал. На его скулах нервно вздулись желваки. Они вдруг встретились взглядами. Савинков немигающими шальными зрачками словно буравил Азефа. Вдруг у него зашевелились ноздри, зловещим тоном он прошипел:
— Каждый революционер — потенциальный провокатор.
Азефа словно холодный пот прохватил, но он решительно помотал головой:
— Нет, конечно, не так! Среди революционеров много славных людей.
Савинков свирепо скрипнул зубами:
— А я повторяю: каждый революционер в свой час может стать провокатором, потому что и революционер — человек, а человек ничтожен и слаб.
Цепляясь лохмами за вершины Шауинсланда, ползла тяжелая сизая туча. Рванул ветер, приподнял край скатерти. В воздухе запахло свежими огурцами. Молния зигзагами переполосовала горизонт. Как отдаленный выстрел пушки, донесся раскатистый переливчатый звук, затихая, прокатился по ущелью. Надвигалась гроза.
Подскочил официант, раболепно изогнулся:
— Господа желают перейти в зал?
Азеф отрицательно помотал головой:
— Не надо, мы любим грозу!
Савинков ухмыльнулся:
— Уж чего-чего, а грозы с обжигающими молниями и раскатами грома творим мы сами…
Официант занял свое место у стены. Савинков сказал:
— Я днями отправляю одного из своих товарищей в Петербург с гремучей ртутью. У меня, к сожалению, нет паспорта, чтобы въехать в Россию. Гоц обещал, что паспорт мне сделают в Кракове. И туда же приедет Каляев. Он хочет быть метальщиком.
Азеф через губу пустил сигарный дым и фыркнул:
— Все мечтают стать метальщиками! У меня уже голова болит от Покотилова, он помешался на мысли взорвать вместе с собою хоть кого-нибудь. Все уши прожужжал, грозится: «В одиночку пойду на акт!» Впрочем, ваш Каляев такой же балухманный. Никакой дисциплины, одни души прекрасные порывы!
Савинков согласно кивнул:
— Да, у молодежи нынче это стало манией: погибнуть, взорваться, взлететь на воздух, наделать шума и копоти. Мне Каляев при последней встрече признался: «Я психически не гожусь для нормальной, мирной жизни. Я хочу погибнуть!» Каков?
Азеф согласился:
— Странное поколение выросло. У них нет авторитетов. — С любопытством глянул на собеседника. — А что вас побудило стать террористом?
Савинков поковырял пальцем макушку и задумчиво проговорил:
— Вы видали цирковых борцов? Потеют, пыхтят, швыряют друг друга на пол, калечатся. Ради чего? Одни — ради денег, другие выходят на арену ради азарта, ради самой борьбы. Вот и мне нужна борьба, но не цирковая, а настоящая, с ломанием ребер и хрустом костей. Да, я наперед знаю, что для меня это добром не кончится. И все равно вновь и вновь возвращаюсь на арену террора, чтобы рисковать своей жизнью. И мне всегда интересно, почему тот или иной человек рискует своей жизнью. Ради красного словца и по заведенной манере идут на смерть якобы ради «счастья простых людей». Это вранье! Да и самим «простым людям» террористы не нужны. Никто никому не нужен. Вот вы, Иван Николаевич, говорите: «Я готов стать бомбистом!» Если вы не обманываете, то должны для себя решить: почему вы готовы убить другого, вероятнее всего, хорошего, умного человека и готовы погибнуть сами? Почему? Ради чего? Тоже, как у Каляева или несчастного Балмашова, болезненная жажда эшафота? — И снова крошечные зрачки Савинкова резанули Азефа. — Только на вас романтическое горение души не очень похоже…
Азеф был бы рад избежать этого разговора. Он нехотя пробормотал:
— Много причин, и главная — я из «черты оседлости», я вышел из самого социального дна, видел все бесправие, нищету, погромы…
Савинков негромко ядовито рассмеялся:
— Э, батенька, это уловки! Это все в прошлом. Сейчас вы инженер, у вас солидное жалованье, вы можете легально жить в Москве, семья, дети, и вдруг вы готовы со всем этим по своей воле проститься, в единый миг погрузиться в небытие! Для этого должны быть очень серьезные причины…
— Или черты характера, — возразил Азеф. — Как у нашей молодежи…
Савинков согласился:
— Да, у многих голова смолоду забита, так сказать, этими… возвышенными идеями. — И, ехидно прищурившись, тоном следователя продолжал допрос: — И все же ответьте, почему вы, Иван Николаевич, зрелый, умный человек, готовы бомбу швырять?..
Азеф подумал: «Он что, меня подозревает?» Резко сказал:
— Что вы привязались? Какие вам причины нужны? А если я просто презираю, люто ненавижу погрязших в сытом довольстве людишек? Ненавижу их сальные лица, их улыбочки и пустые слова? Ненавижу их склонность к размножению? Если я просто не желаю мирной жизни, если я вроде вас люблю азарт и опасность? Это что, не причины?
Савинков рассмеялся:
— Мы все любим азарт! Но я ловко вас, Иван Николаевич, подцепил, а?
Азеф отложил сигару:
— Кто хочет погибнуть, тот обязательно… — не договорил.
Савинков спросил:
— Что слышно о Гершуни?
— Будет предан военному суду, а это означает смертный приговор. Наше дело — продолжить террор.
— Серафима Клитчоглу мне жаловалась на вас, Иван Николаевич!
Азеф усмехнулся:
— Жаловалась? Серафиме надо жаловаться психиатру на свою больную голову! Эта Серафима еще один пример шизофрении: девица из богатой дворянской семьи, дочь статского советника, директора Амурского пароходного общества. В доме благополучие, семья прекрасная, уважаемая. Живи, учись, плодись, наслаждайся! Ан нет! В свои двадцать семь лет она успела числиться на каких-то курсах в Петербурге, быть студенткой женского медицинского института, сидеть под следствием в тюрьме, на два года быть сосланной в Самару и еще сменить кучу мужиков. И вот теперь, вопреки моему запрету и втайне от партийного руководства, предложила Покотилову большие деньги за устройство бомбы, чтобы самой швырнуть эту бомбу в Плеве.
