— Пока нет.
— Кого хотят назначить метальщиками?
— Здесь большой круг желающих: поляк Иван, он же слабый на голову Янек Каляев, красавица Дора Бриллиант, нервный Додик Боришанский, полоумный интеллигент Алексей Покотилов… Впрочем, кто конкретно — неизвестно. Как и дата покушения.
Лопухин, окончательно пришедший в себя, сказал:
— Ну так что ж! Примем соответствующие меры… И очень надеюсь на вашу помощь, дорогой друг.
Азеф устало улыбнулся:
— Алексей Александрович, вы так говорите, что можно думать: империя держится на мне одном!
— Нет, не только на вас! Но если в государстве еще сохраняется порядок, то ваша заслуга в этом велика, и потомки воздадут вам должное…
Азеф с горькой иронией закончил мысль:
— А современники воткнут финку между лопаток! И еще оклевещут, пришьют позорную кличку «провокатор», как это они делают со всеми, кто борется за интересы государства. — Как-то по-особенному взглянул на собеседника. — Алексей Александрович, потомки — это прекрасно, но хотелось бы иметь малую толику и от современников…
— Что, что такое? — насторожился Лопухин и нервно побарабанил пальцами по краю стола.
— Прибавка к жалованью значительно усилила бы мой интерес к службе — это моя вторая новость.
Лопухин сразу понял: «Вот, оказывается, почему этот лупоглазый Евно стращал меня покушением!» Враз повеселев, спросил:
— И сколько вам желательно?
Азеф не моргнув отвечал:
— Минимально — тысяча рубликов, максимально — границы нет. Чем выше мое жалованье, тем безопасней ваши бесценные жизни…
Лопухин легко согласился:
— Хорошо, я переговорю с Ратаевым, вы его человек, и решающее слово именно его, — и значительным тоном добавил: — Вы не догадались, почему я вас сюда позвал? У меня приятная для вас новость. Министр приглашает вас к нему на беседу. Пойдемте нашими лабиринтами.
У Азефа от приятного волнения застучало в висках, не без иронии он подумал: «Надо же, такой чести удостоился. Любопытно, зачем я понадобился Плеве? Давненько я с ним не встречался!»
На приеме у министра
Они по внутренним помещениям перешли в другое крыло здания. С Лопухиным то и дело раскланивались, а некоторые с удивлением разглядывали Азефа и его цепочку.
Наконец пришли в приемную министра. Здесь было много народу: ветераны полиции, хлопочущие о прибавке пенсиона, вдовы, штатские и полицейские офицеры.
Лопухин склонился к уху дежурного офицера. Тот молча слушал. Затем дежурный зашел в кабинет, тут же вернулся и сказал Лопухину:
— Проходите!
Лопухин долго не возвращался. Азеф подумал: «Ишь, небось объясняет министру, какая важная птица я и что меня надо удержать на службе!» Наконец Лопухин вышел и по-доброму улыбнулся:
— Вячеслав Константинович ждет вас! — Он проводил Азефа до дверей кабинета и негромко сказал: — Потом ко мне зайдите!
Кабинет министра (в отличие от совещательного зала) был невелик, но уютен, имел какой-то домашний вид. За спиной Плеве висел в круглой раме портрет государя Николая Александровича. Ниже — живописная картина хорошей кисти: сельская церквушка на взгорке, крестьянские избы и толпа прихожан в праздничных одеждах. В углу — небольшой иконостас с рубиновым огоньком возжженной лампадки. За столом, слева и справа на стене, — телефонные аппараты. На большом дубовом резном столе — бронзовый чернильный прибор, несколько толстых книг, перекидной календарь, серебряный стаканчик с карандашами. Справа, на углу стола, — электрическая настольная лампа, а слева — подсвечник с четырьмя свечами и отражателем. Перед столом — круглый изящный столик со стопкой бумаг и по бокам два массивных стула, обитых черной кожей, — для посетителей. Украшение кабинета завершали несколько жанровых картин на стенах и бронзовые фигурки лошадей, стоявшие на камине.
Едва Азеф вошел в кабинет, как министр поднялся с кресла и, торопливо семеня короткими ногами, двинулся навстречу гостю. Плеве оказался очень милым и очень усталым человеком лет шестидесяти.
Он протянул руку, ласково взглянул в глаза Азефа:
— Очень приятно вас видеть, Евно Филиппович! Я много наслышан о вас, о вашем уме. — Возвысил удивленно голос: — Поражаюсь вашим исключительным способностям предсказывать политические события. Прошу, вот в это кресло. Вам удобно? Что прикажете: чай, кофе, вино?
Азеф был потрясен такой ласковостью. Он решил не напоминать об их встрече у Немчиновой на Остоженке, ибо эти воспоминания были для Азефа неприятны. Среди революционеров ходил слух о Плеве как о человеке черством, сухом и даже жестком. Недоброжелатели выдавали за верное, что подростком он написал на своего отчима донос. Отчим приютил сироту Славу, а по доносу приемыша отчима якобы повесили.
Азеф подумал: «Чтобы убить, надо прежде возненавидеть! Как на Руси не любят человека, достигшего успеха, зато как торопятся его оболгать!» Ответил:
— Чашку кофе, если это удобно!
Добродушно, словно дружил с гостем всю жизнь, Плеве заговорил:
— Прекрасно, а я кофе перестал пить: сразу же действует как снотворное, зато среди ночи пробудишься — сна ни в одном глазу! Лишь мысли о службе: что недоделал, что надо проверить, что государю доложить! — Плеве весело рассмеялся. — Евно Филиппович, моя заветная мечта — жить как самый простой, неприметный селянин. Мои предки — немецкие бароны, и я тоже «фон», но избегаю этой приставки. Прадеды при Петре начали России служить. Часто вспоминаю милый моему сердцу уголок — Калугу, детские годы, учеба в Николаевской гимназии. Я ее окончил на одни «отлично»! Так вот, бывало, спустишься утром пораньше к Оке. Вокруг еще все спит. Только пастух обходит деревню, собирает медленно бредущее сонное стадо. В руке удочка, над водой туман теплый стелется, рыба по воде хвостом бьет. В воздухе такое благорастворение, что дышишь полной грудью, надышаться не можешь. И в эти мгновения чувствуешь присутствие Творца с такой силой, что готов слиться с этим прекрасным мирозданием! — Лицо министра просветлело, глаза засветились молодостью.
Азеф подумал: «Какой добрый и несчастный человек!» Вздохнул:
— Вячеслав Константинович, у нас мечты схожие. Я тоже устал от службы, от вечной опасности разоблачения. Ведь за этим разоблачением — смерть и позор. У нас, в России, странные понятия: если укрепляешь государственность, то тебя обзовут ретроградом и негодяем. Зато если ты государство разлагаешь — то ты кумир публики и замечательный герой. Если государя хвалишь — то «передовое общество» носы морщит: «Ах, какой консерватизм, стыд и срам!» Грязью Россию и самодержавие поливаешь — тебе рукоплещут: «Браво, очень прогрессивный человек и демократ!» Все понятия извратились.
…Дежурный офицер принес поднос, на котором стояли чай, кофе, печенье. Плеве с интересом взглянул на собеседника:
