Через несколько лет случилась история: маму разыскал её однокурсник по институту, живший в Америке. Немного за шестьдесят, ещё свежий парень, он схоронил жену и, в глубоких размышлениях о дальнейших перспективах, решил, что мама – наилучший вариант. Евреи знают толк в источниках энергии. Человек обстоятельный, он заявился в Петербург на солидный срок, чтобы не спеша уговорить маму переменить участь. Он давно знал, что брак её несчастлив. Он вообще всю жизненную дорогу, со времени их расставания, приглядывал за маминой судьбой краем глаза. Шансы у него были весомые: малых детей на руках нет, имущества с мужем делить мы не станем, а просто в один чудесный день сядем в самолёт с серебристым крылом. Что, взлетая, оставляет земле лишь тень.
Как ни прячь свои натруженные руки с напухшими жилками под спасительный занавес белоснежных скатертей дорогих ресторанов, придётся эти руки пускать в дело, брать бокал за тонкую ножку, выслушивая тост «За тебя, дорогая», клацать вилкой и ножичком, разрезая стейк прежде невиданной толщины… Мама делала вид, что она думает, решает, колеблется, хотя всё решено было мгновенно. И тут же придавлено могильной плитой по имени Игорь Валентинович. Она только заикнулась о том, что Юра приехал, и знаешь, у него жена умерла, и он… как Игорь Валентинович хладнокровно ответил: «Уйдёшь – я повешусь».
Рассказывая об этом, мама слезоточила, а я, которая могла – могла бы раньше! – рявкнуть «Уезжай немедленно! Пусть вешается!», молчала, признавая роковую власть слабых над сильными. Я была виновата безнадёжно и неисправимо. Я обманула смерть, пусть с верховного попущения, но обманула, я вмешалась в судьбу – как теперь выяснилось, нескольких людей. Умер бы Игорь Валентинович, как ему было положено, несколько лет назад – и мама сегодня выходит за однокурсника и уезжает с ним жить-доживать, а уж где лучше доживать, мы сейчас спорить не будем. Мелькнула картинка несбывшегося – как мы с мамой гуляем по Нью-Йорку, мама такая весёлая, такая элегантная… Но я молчала. Опровергнуть лично мной вымоленное чудо? Признать, что было оно никому не нужно? Что я совершила оплошность и продлила бессмысленное существование индивида, уже ни в каких планах мироздания не означенного?
Я ведь даже не могла объяснить маме своё молчание – а она рассчитывала на поддержку, зная мою нелюбовь к Игорю Валентиновичу. Надеялась, что я выстрою нужный порядок слов. Докажу, что бросить старого нелюбимого мужа и начать новую радостную жизнь в другой стране – абсолютно правильно и необходимо.
Но я посмотрела маме в глаза и сказала: «А если ты уедешь и он повесится?»
Этот вопрос, который мама задавала сам себе тысячи раз, озвученный мной, – уничтожил развилку судьбы. Более никаких дорог и развилок в жизни мамы не стало. Одна колея.
6
Они понемножку опускались. По мере угасания сил мама прибиралась всё реже и невнимательней. Она более не держала в уме стратегии уборки квартиры и расчищала отдельные уголки. Гостей не принимали и сами никуда не ходили. Игорь Валентинович перестал мыться, бриться и стричься, отчего в его облике произошли сказочные изменения. Главная причина облысения современности – это моющие средства; отринув их в принципе, Игорь Валентинович оброс густейшей шевелюрой и мощной бородой допетровского боярина. Вы представили себе седовласого старца? Вот уж нет! Игорь Валентинович сидел в кресле у телевизора чёрным вороном с лёгкой проседью и по-прежнему ненавидел правительство. Главным делом жизни мамы на ту пору было заставить его что-то съесть. Танцующей соблазнительной походкой примадонны музыкальной комедии три раза в день она подходила к его трону с тарелкой в руках и зазывным голосом объявляла состав и способ приготовления поданного блюда. Но он ел лишь один раз, вечером, перед тем как неспешно накушаться водочки. В пьяной своей ипостаси он что-то тихо шептал, а иногда тоненьким голосом пел лирические песни советских композиторов или Окуджаву. Неистов и упрям, гори, огонь, гори, на смену декабрям приходят январи. Не скандалил. Бывало, что плакал.
Нет, он никуда не ходил, он спускался вниз по лестнице, поскольку магазин располагался в цокольном этаже дома. Там приобретал сразу несколько бутылок, на всю неделю, обычно четыре или пять, поскольку не выпивал всю бутылку за вечер, иссохшее тельце столько не принимало. Его живописный облик приводил в восхищение хозяина магазинчика, и тот неизменно выходил из своих недр и затевал с Игорем Валентиновичем беседу. Хозяин считал его умнейшим и образованнейшим человеком и специально распорядился, чтобы этому господину продавали самую лучшую отраву из возможных.
Мама перестала работать – пенсии на такую жизнь хватало.
7
Не стану лицемерить – я надеялась, что он умрёт первым и мама освободится. Хотя смысл этой свободы был неочевиден (однокурсник вскоре ушёл из жизни). Я не могла выносить запаха их квартиры. В один из визитов я обратила внимание на то, что, похоже, ванной уже никто не пользуется, и в полном ужасе (мама была чистюля, обожала мыться!) установила в доме душевую кабину. Дачи своей у нас не было, мы обычно снимали на лето, и некоторое время маме удавалось вывезти туда Игоря Валентиновича, даже после… после этого… после того как рак прямой кишки оказался полипами, три или четыре года мама проводила на свежем воздухе, на нашем возлюбленном и желанном свежем воздухе, чей обворожительный и бессмысленный призрак так манит нас. Но потом Игорь Валентинович сделался решительно невыездным.
Много ли на свете людей, которые вправду дорожат нашими удачами и тревожатся из-за наших горестей? Я, справляясь с брезгливостью (в маминой квартире ведь ещё и кошка бродила, худая трёхцветная дура, обожавшая Игоря Валентиновича и презиравшая маму), навещала «предков» и с удовольствием поедала мамины пирожки. Из них всё-таки сочилась тёпленькая субстанция бескорыстного внимания ко мне. Конечно, тяжелее всего было видеть плод своего преступления – Игоря Валентиновича, – но я сумела как-то и память свою обмануть, занавесить роллером картинку той ночи, когда могло сбыться что угодно. За себя могла попросить! А вымолила продление чужой, ненужной и неприятной жизни… Но что-то подсказывало мне, что за себя бы – не получилось. Потому и вышло, что – за другого просила, и это неведомый мне закон, то есть уголок, краешек закона, который мне показали, а никогда прочесть не дадут.
Между тем жизнь залатала прорехи, и её рваная материя, откуда сквозила жуть, превратилась в тугое полотно, куда жуть была преспокойно вплетена. Появились мобильные телефоны, из аксессуара богатых став обыденностью всех. Государственные лачуги в Курортном районе стали постепенно сносить, но не враз, а по мере хитроумных комбинаций людей, оседлавших своё время. Свои приключения случились и с мистикой – она сделалась абсолютной коммерцией, так что порядочному человеку было стыдно даже рассуждать о «тайнах бытия», а не то что признаваться в личных мистических приключениях.
Однажды маму увезли в больницу, к «хорошим врачам», где она и скончалась в одночасье. Игорь Валентинович до кладбища не добрался, сидел дома и рыдал. Всё упало на меня – поделом, поделом. Почти три года потом я колготилась вкруг этой – угасающей, но неугасимой! – жизни, о неизменном течении которой мне докладывала за небольшую плату соседка по лестничной клетке. Если я приезжала днём, Игорь Валентинович подробно и надо заметить, талантливо проклинал правительство; если вечером, то, уже наклюкавшись, вёл речи о том, что «не уберёг я маму» и «слабый я человек, вот ты, Марианна, сильный человек, а я слабый человек». Когда умерла кошка, он перестал говорить вообще, и это бы ладно, если бы одновременно он не перестал и добираться до уборной на своих тощих сухих ножках. Он слёг. Держал у кровати бутылочки, в которые писал. Кучки же редкого кала заворачивал в газеты и складывал за кроватью. Такого родственника я от души желаю всем противникам эвтаназии.
