Зверь потянул Лилю влево. Там они с легкостью перемахнули через забор, прошли по заснеженному участку мимо темного дома, потом еще один забор, пониже, ветхий, и вот он, дом, который Лиля видела, и запертая дверь, которую она вышибла, просто слепив из воздуха плотный ком и швырнув его… Дверь с треском распахнулась и ударилась о стену.
Лиля и ее зверь ворвались в дом.
Лестница в подвал…
Яркий свет заливает комнату с плотными шторами. Духота. Вонь. Невыносимая вонь! Запах тухлой мертвой крови. Запах разгоряченного тела. Запах секса. Запах страха. Лиля не знала – у нее так обострилось чутье или они со зверем теперь являют собой единое целое, а он чует, как чуют звери?
Голый мужчина, растерянно стоящий между дверью и столом, на котором распростерта обнаженная Алена.
Голый, бледный, жирный, мокрый, похожий на слизняка, невозможно омерзительный, с выпученными глазами, с полуоткрытым ртом, челюсть трясется…
Лиля протянула руку и чуть сжала пальцы, даже не касаясь его шеи.
Следов не останется. Никаких следов.
Ее зверь, с довольным урчанием, поднырнул под ее руки и запустил лапу в грудь насильника. Лиля видела, как сомкнулись мохнатые, когтистые, но все же пальцы, похожие на человеческие, сомкнулись вокруг сердца и сжались. Лицо насильника посинело, он шире раскрыл рот, отчаянно захрипел, слезы брызнули из глаз – но Лиле не было его жаль, Лиля жаждала его смерти. Его мук она жаждала, долгих, долгих мук! Но шаман не истязает, шаман вершит суд. И она вершила. Без костяного ножа, но с демоном из нижнего мира, который повиновался ей, потому что был пойман в капкан ее тела, в капкан ее силы. И этот демон поднялся в полный свой рост, и склонился над человеком, и запустил язык в его рот, и жадно выпил все тепло, всю энергию жизни. Одним глотком.
Мертвое и пустое тело упало на пол с таким звуком, словно шлепнулся огромный комок сырого теста. Омерзителен, он был в смерти – омерзителен. И кровь на его руках…
Кровь?
Лиля кинулась к столу и увидела, что на животе бесчувственной Алены, от пупка и вниз, проведен глубокий ровный разрез и из него по бокам стекает кровь, алая, алая кровь, и нож увидела, лежащий в лужице крови на этом столе, почему-то обитом сукном…
Лиля протянула руку над раной, чтобы заживить ее, и почувствовала, что не хватает сил. Она накопила в себе слишком много разрушительной энергии, а созидательной не было совсем, она заточила себя, как оружие, она превратила себя в стрелу, летящую в цель… Но она не могла так быстро из стрелы стать исцеляющей дланью, и неоткуда ей было взять молоко жизни, чтобы пролить в эту рану и закрыть ее. Лиля с ужасом поняла, что слышит биение сердца Алены. Замедляющееся и слабое. Алена умирала, нужно было действовать быстрее, быстрее, пока сердце еще бьется, пока в мозг еще поступает кислород. Ах, если бы у нее был с собой бубен, она бы взлетела на нем к Древу, к Великому Древу, и могла бы позвать праматерь-олениху, и взять ее молока полные ладони, и вернуться, и пролить молоко в рану. У нее бы секунды ушли на это, если бы был с собой бубен, а без бубна она не могла, не умела!
«Я помогу тебе», – прозвучал вдруг голос прямо внутри ее головы.
Незнакомый мужской голос, низкий, глуховатый, бархатный. Приятный голос. В нем была сила. Ему хотелось довериться.
Лиля поняла: это говорил ее зверь. Прежде они общались мыслями. Но он мог говорить. Как человек. Как тот человек, которым он был когда-то. Человек, которого прозвали Железное Сердце.
– Отнеси меня к Древу! Ты же можешь проходить между мирами! Мне нужно молоко матери нашего племени, чтобы остановить смерть и вернуть жизнь! – взмолилась Лиля.
«Я не могу. Не я вел тебя, а ты меня, когда мы путешествовали между мирами. Я могу лишь провалиться в нижний мир, а там нет ничего, что может дарить жизнь… Только смерть и вечные муки. Только смерть. Но я могу помочь тебе иначе. Я могу вдохнуть в нее ту жизнь, которую высосал только что. Всю живую силу, которая была в этом злом и никчемном человеке, я отдам для спасения твоей подруги. Позволь мне коснуться рукой ее сердца и поцеловать ее рану».
– Да, да! Скорее, она умирает!
«Освободи меня».
Да. Конечно. Ведь она держит его, как капкан. Но разве там, на реке, он не доказал ей, что хочет исправить содеянное зло? Разве он не помогал ей? Разве он не привел ее к Алене и не казнил убийцу? Все имеют право на раскаяние, и любой может измениться, исправиться, пусть даже после смерти. Ее зверь, ее гибкий зверь с мягким мехом, он достаточно долго был неприкаянным духом, чтобы пожелать иного, чтобы пожелать обрести покой и уйти к свету.
Она даст ему свободу. Он спасет Алену. А потом они вместе, Лиля и ее зверь, смогут сделать так много хорошего, и если не исправить содеянное им зло, то положить много-много добра на другую чашу весов, пока чаша с добром не перевесит. Ведь Лиля молода и сильна, а он бессмертен.
Лиля схватила окровавленный нож со стола, рванула молнию куртки, подняла свитер и прочертила по коже тонкий разрез – там, где белел шрам от отцовского ножа. Ей не надо было резать глубоко. Ей надо было только пустить кровь.
Кровь потекла – и Лиля почувствовала, как что-то рвется из ее тела, с такой болью рвется, словно из нее дерево с корнями вырывают. Она закричала от этой боли, невозможной, нестерпимой, голос сорвался на хрип – и Лиля упала на пол. На забрызганный свежей кровью, запятнанный старой кровью пол. Она схватилась за живот, за свою рану, инстинктивно попыталась прикрыть ее ладонями – и почувствовала, как скользнул пушистый мех: зверь освободился.
Боль тут же ушла, осталось лишь жжение пореза. Лиля приподнялась на локте, потом встала, заворожено глядя, как ее зверь, сейчас особенно ясно и ярко видимый, лижет кровоточащую рану на животе Алены, а его лапа погрузилась в ее грудь и ритмично сжимает сердце, не давая ему остановиться. И вдруг – миг! – и все это огромное мохнатое существо вдруг истончилось, стало подобным тускло-серебряной змее и втянулось, нырнуло в рану! Лиля только ахнуть успела.
Когти, длинные когти пропороли изнутри плоть ее подруги и сомкнули края раны, будто шов наложили. И погрузились внутрь. Но как, как он мог уместиться в Алене – в такой тоненькой Алене – такой огромный зверь?
Лиля потерянно стояла у стола. Она не понимала, что произошло. Так демоны исцеляют умирающих? Или может… Может… Может, она совершила ошибку, может, его нельзя было выпускать, нельзя было открывать капкан, потому что отец говорил, что им нужно открытое тело, что они надевают тела, как костюм, и живут в этих телах… И для этого им нужен умирающий, но еще живой, и разрез на животе. Да. Разрез на животе.
Демон обманул ее. Вызвал ее доверие и обманул. Он не собирался исцелять Алену. Он хотел освободиться от Лили, освободиться от уз – и взять себе наконец тело, в котором он сможет жить. А в теле красавицы Алены он, с его древним разумом и опытом, обретет огромную власть. И теперь Лиле предстоит самое страшное. Она должна остановить его, пока не поздно, она должна вырезать Алене сердце, отрезать ей голову и… Что говорил отец про мясо и кости? Всхлипнув, Лиля подобрала с пола нож, шагнула к столу – и тут Алена села. Открыла глаза. Нечеловеческие. Светящиеся. И никогда она не была так прекрасна, как сейчас, с сияющей гладкой кожей, с мудрой и ироничной улыбкой, и никогда не были такими грациозными и гибкими ее движения, как сейчас, когда она соскользнула со стола, перехватила руку Лили, правую, в которой шаманка сжимала нож, и одним движением выкрутила – и нож упал на пол, и боль пронзила руку до плеча, но Лиля не вскрикнула, она была скована ужасом, абсолютным, мертвящим ужасом.
