Глава 23
Они вернулись в Москву втроем: Лиля, ее отец и ее зверь.
Потом отец улетел к своим людям… А Лиля осталась со зверем. Она вернулась к работе, и все отметили, как она похудела и вместе с тем похорошела, просто светится изнутри!
– Ты влюбилась, что ли? – спросил ее младший режиссер.
Она загадочно улыбнулась. Не хотелось осквернять рот ложью. Но не могла же она сказать, что научилась камлать. Что освободила от мебели бывшую свою комнату, и теперь там на полу лежит шкура оленя, на стене висит бубен, меховой шаманский плащ и маска, оставленные ей отцом, и окно в этой комнате всегда плотно занавешено. Что она купила большую каменную чашу, в которой разжигает огонь, и пусть маленький, но живой огонь. Что она тихо, кончиками пальцев, бьет в бубен и кружится, кружится, и этого ей хватает, чтобы уйти из этого мира… Вместе со своим зверем, который отныне следовал за ней всюду. Будто и правда она была капканом, в который попал злой дух.
Теперь у нее на все хватало сил. Она спала четыре часа в сутки, но это был утоляющий и освежающий сон. Иногда ей казалось, что с ее пальцев вот-вот потечет, как кипящее молоко, переполняющая ее энергия. В этом мире она пока не знала, как заявить о себе, поэтому уходила в другие миры – и отдавала энергию там.
Лиля настолько была погружена в свою новую жизнь, в свои новые ощущения, что совершенно перестала общаться с кем бы то ни было. Приходила, переодевалась, подставляла лицо гримеру, работала на площадке, но поболтать в перерывах не тянуло, и странно – никто не пытался поболтать с ней, словно она была отгорожена от других людей непроницаемой завесой.
И с Аленой она тоже не общалась. Совсем забыла о ее беде. О том человеке, который преследовал Алену и не давал ей жить спокойно и счастливо сейчас, когда у Алены было все – возлюбленный, новая квартира, новая роль и такие шикарные планы на жизнь, уже не мечты, а планы! Лиля даже о тете Оксане вспоминала редко и без прежней боли. А Алену просто забыла.
Вспомнила, когда узнала, что Алена пропала.
Вспомнила – и совесть больно вгрызлась в нутро.
Ведь она же могла бы во время камлания не уходить за грань мира, а проследить, кто преследует Алену, припугнуть его, а то и наказать могла!
А теперь – Алену похитили. Прямо возле дома. От машины. Вечером. Машина осталась стоять незапертой. А на снегу осталась кровь. Не очень много, но достаточно, чтобы определить: кого-то здесь ранили. В лаборатории установили, что кровь человеческая, первой группы, резус положительный – как у Алены.
Ее возлюбленного допрашивали в полиции, подозревая его, потому что, как правило, виноват любовник или муж… А у него, как назло, не было алиби, он заснул, дожидаясь Алены, он привык к ее поздним возвращениям.
И все это Лиля узнала с двухдневным запозданием, потому что у нее два дня не было съемок.
Она в тот день так плохо играла, что режиссер с ней замучился.
– Да забудь ты об этом похищении хоть ненадолго! Работай! Ты же актриса!
Лиля пыталась забыть, закрыться от угрызений совести, пыталась работать, но получалось плохо. В конце концов это «плохо» приняли, потому что надо было двигаться дальше и в сериале не так уж заметны плохо отыгранные сцены. Но режиссер был зол, и Лиля понимала, что она должна исправиться, оправдаться, а то ее опять сошлют в сериальные уборщицы, и теперь уже навсегда… И все же думать она могла только об Алене.
Вернувшись домой, она торопливо скинула куртку и ботинки, разделась в своей комнате, вещи побросала на кровать, хотя всегда была аккуратисткой, распустила волосы и, обнаженная, вбежала в «шаманскую комнату». Дрожащими руками разожгла огонь. Втерла в кожу медвежий жир, впитавший в себя сок летних трав: отец дал, говорил – придает сил и очищает разум от лишнего. Сначала не почувствовала ничего, но потом комната словно бы наполнилась густым ароматом даже не поля, а леса. И руки у Лили уже не дрожали, когда она надевала плащ и маску, когда она сняла со стены бубен и принялась постукивать в него пальцами и медленно кружиться, открывая незримые человеческим оком пути… Шелковистая густая шерсть коснулась обнаженных колен, словно ее зверь нырнул под шаманский плащ и вился вокруг ее ног, как ластящаяся кошка.
– Ты поможешь мне найти Алену. Вдвоем мы отыщем ее. Живую или мертвую отыщем. А похитителя я скормлю тебе. Чтобы он больше никого не похитил, – ласково сказала Лиля.
…И в этот самый миг, далеко на севере, в юрте, среди кожаных подушек, вдруг проснулся шаман. Проснулся от ужаса и боли. Ему показалось, что все внутренности его оплело железной проволокой, и ее стягивают, стягивают… Особенно болело сердце. Так болело, что он даже вскрикнуть не мог, только ловил воздух широко открытым ртом – но не мог вздохнуть.
И открылось ему, что дочь, которую он когда-то спас такой высокой ценой, совершила самый страшный для шамана поступок: вошла в сговор со злым духом. Пусть по неведению, пусть не сознавая, что такое вообще этот злой дух, но… Лучше бы шаман убил свою дочь, как и полагалось! Маленькой или взрослой, но убил. Не открывал бы ее дар, не давал бы ей управлять силой, не открывал бы для нее пути незримые. Лучше бы она была мертва… Но сейчас он ничего уже не мог поделать.
Он пытался спасти ребенка и одолеть зло, а вместо этого злу дал и свободу, и помощника. Он предал свой народ и свой дар. И сейчас духи из нижнего мира терзали его земное тело, и он умирал, умирал в мучениях, и хотя длилось это недолго, для шамана муки показались вечностью, но страшнее вечности в муках было осознание: он предал свой народ и свой дар, он выпустил в мир зло…
И он погубил свою дочь. Погубил по-настоящему. Хуже, чем если бы просто убил.
С этой мыслью он умер…
Но Лиля, увлеченная погоней за тем, кто похитил ее подругу, даже не почувствовала, что осиротела.
Прежде чем выйти из дома, Лиля все же надела нормальную городскую одежду и обувь. Она оставила дома бубен, плащ и маску. Они станут только помехой, ведь ей придется много двигаться. Да и зачем они ей? Ведь ее зверь незримо следовал за ней.
Ей бы лететь, обнаженной, оседлав ветер, но Лиля пока не научилась этому шаманскому искусству. Она вызвала такси и назвала ему адрес. Камлая, она увидела все. И снежный буран, редкий в Москве в это время года, когда дело уже шло к весне, и мужчину, затащившего Алену в машину, и дорогу, и старый дачный поселок, и все указатели с названиями деревень, которые надо было проехать. Она буквально работала навигатором для таксиста. Она не боялась. С ней был ее зверь, он обвился вокруг ее тела и положил тяжелую голову ей на колени. Она знала: вдвоем они остановят эту мразь. Остановят навсегда.
Она высадилась на автобусной остановке, не доезжая до дачного поселка. Отпустила таксиста. Легко и с наслаждением пробежала по снегу. Да, она бежала, вспахивая снег, как если бы сама была волчицей или еще каким-то могучим, мускулистым зверем.
В домике сторожа возле ворот светилось окно.
