Отблески костра скользили по пышной шелковистой шерсти странного зверя: ростом с волка, а то и больше, горбатый, как гиена, но тонконогий и остромордый, как лисица. А главное – шерсть. Как у песца. Как у серебряного лиса. Сияет. Так и манит прикоснуться.
Странный зверь жадно поедал снег, пропитанный ее кровью, и подходил к ней все ближе и ближе.
Отец исчез. Бубен гудел, но отца она не видела.
Зверь съел весь снег. Облизнулся черным раздвоенным языком. Глаза у него были желтые, светящиеся, но не как у хищника – нет, это были глаза козы, с поперечным зрачком.
Зверь обнюхал Лилю и принялся слизывать кровь с ее кожи. Длинный горячий язык скользнул по краю раны. И снова, снова… Он лакал из нее, как из чаши. Но Лиля чувствовала, как смыкается ее плоть, послойно, плотно, туго. Возвращается к прежнему своему состоянию, словно и не касался ее костяной нож. И только розовая узкая полоска напоминала о том, что здесь была рана. Зверь долго вдоль полоски, пока она не побелела, как белеют старые шрамы. А потом, с сытым вздохом, лег рядом с Лилей. И тут она впервые почувствовала тепло – от его меха. И еще Лиля почувствовала, что руки и ноги ее больше не стянуты ремешками. Она подняла руку и медленно опустила ее на спину зверю. Погрузила пальцы в мягкий пышный мех.
От зверя пахло кровью и серой. Но как раз в этом не было совершенно ничего удивительного… Именно так должно было от него пахнуть. Именно так.
Лиля приподнялась и обхватила шею зверя двумя руками.
Зубы у него были будто иглы, чуть загнутые внутрь, как у глубоководных рыб. Но это было не страшно. Ничего было не страшно.
Лиля прижалась к зверю плотно, всем телом, и уснула. Она очень устала. Очень, очень, очень…
И они поплыли в узкой легкой лодочке по широкой реке, и Лиля знала, что это Река душ человеческих. В эту реку уходили души взрослых, плыли по ней в ожидании перерождения, и кто-то через нее проваливался в нижний мир, если был слишком отягощен грехами. Только праведно прожившие и дети возносились на ветви Великого и Вечного Дерева. Остальным суждена была эта река, пока не выловит их шаман и не даст новую жизнь или пока сами они не вынырнут на зов шаманского бубна и крови своего рода. Некоторые души поблескивали словно бы золотистой нитью, которая вилась над ними и уходила в сторону, на правый или левый берег, и терялась в густом молочном тумане. Это были души не умерших, а тяжелобольных, и, потянув осторожно за золотую нить, шаман мог их вернуть к их телам. А если нить оборвется – наступит смерть.
Лиля чувствовала каменную тяжесть своего спутника, словно не пушистый зверь рядом сидел, а идол гигантский, вот-вот потопит лодку и провалятся они оба в нижний мир, откуда он вышел на охоту.
Но Лиля видела, как светятся ее руки, выглядывавшие из рукавов мехового шаманского плаща, и понимала, что вся она сейчас пронизана этим светом самопожертвования и свежей, молодой, чистой шаманской силы. Эта сила позволяла ей удерживать на плаву лодку с демоном и направлять ее вперед.
«Пора ловить и возвращать», – шепнул у нее в голове отцовский голос.
Лиля принялась пристальнее вглядываться в воду. Некоторые души оставляли за собой прозрачный, но все же видимый кровянистый след. Знак, что вырваны из тела насильственно, ушли до срока и против воли. Лиля опустила руку в воду – ох, и холодна же была Река душ человеческих! – выловила душу, и та свернулась у нее на ладони, будто какой-то прозрачный зверек. Лиля положила ее в лодку и выловила следующую душу. И следующую. И еще, и еще… Ее руки замерзли, пальцы онемели, холод начал подниматься вверх и, казалось, проник в кровь, в кости. Никогда еще ей не было так холодно! Но она знала: надо ловить. Ловить и возвращать.
Мохнатый спутник ее навалился сзади на спину, положил узкую морду ей на плечо, и Лиля почувствовала его жар. Этот жар согревал ее и позволял опускать руки в воду и ловить, ловить души…
Быть может, он хочет искупить свои преступления, поэтому помогает ей?
Или все дело в женской шаманской силе, которой зверь подчинился?
Лиля не знала, не могла этого почувствовать, но пользовалась его жаром, чтобы набраться сил – и ловить души…
Жар и холод. Жар и холод. Жар и озноб, и снова жар, и пить, пить хочется, как же хочется пить…
Лиля очнулась и увидела над собой обшитый деревянными планками потолок. Тускло светил ночник. Ей было жарко, ее бил озноб, пить хотелось. Она шевельнула сухими губами, простонала тихо и хрипло. Отец, сидевший рядом с ней, подсунул ладонь ей под шею, осторожно приподнял и поднес к губам кружку с теплым, пахнущим травами и медом отваром. Напившись, Лиля наконец поняла, где она: в гостевом доме. А сознание покинуло ее в лесу… Неужели отец принес ее на руках? А как же ее рана? Она провела рукой по животу и нащупала тонкий шрам, словно шерстяная ниточка под кожей протянута. А где зверь? Где ее зверь? Она шевельнула левой рукой – и почувствовала под пальцами пышную нежную шерсть и жар его тела. Зверь был рядом. Невидимый, но ощутимый.
– Щедрый улов, дочка. Праматерь-олениха танцует от счастья: многие вернутся в этот мир, много детей, много радости. Не все, кого отнял Железное Сердце, но многие. Ты исправляешь зло, вплетаешь нити, вырванные из ткани мира. Ты мое оправдание. Я потерял Олью и обманул своих людей, но я спас тебя – и теперь ты штопаешь разорванную ткань мира, ты наводишь порядок. Нельзя идти вперед, осваивать новое, если не исправлено старое, а уже двести с лишним лет никто не исправлял…
– Он рядом, – прошелестела Лиля.
– Я знаю. Я чувствую. И я… Я боюсь.
Лиля закрыла глаза: веки были невыносимо тяжелыми. В висках гудело. Она чувствовала себя так, будто ее скрутил тяжелейший грипп.
Она засыпала и просыпалась, и всегда рядом был отец. Он поил ее своими отварами. Он помогал ей вставать и добираться до туалета. Казалось, он вовсе не спал. Впрочем, Лиля не знала, сколько прошло времени, пока она то впадала в беспамятство, то выныривала.
Наконец, проснувшись, она почувствовала, что болезнь отпустила ее. Она больше не плавилась в жару и не сотряслась от озноба. Ей было тепло, уютно, спокойно. Она привычно гладила левой рукой пышную шерсть незримого, лежащего рядом. Улыбнулась отцу. И увидела боль в его взоре, прежде казавшемся ей таинственным и непроницаемым.
– Дебден, я боюсь его, потому что не знаю, как ты его подчинила и что будет дальше, – признался отец. – Я слышал легенды, но они доходили до меня через толщу времени и могли исказиться. Легенды о шаманах, не изгонявших из мира, но подчинявших себе злых духов.
– Мне кажется, он хочет все исправить. Всех вернуть. Стать легче и нырнуть в Реку Человеческих Душ не как демон, а как человек. Остудить свою ярость в ее водах. Отдохнуть от своей долгой жизни.
– Это было бы величайшей победой, Дебден. Величайшей. Но мог ли раскаяться Железное Сердце, лишь испив твоей крови?
– Быть может, он не раскаялся, а просто устал?
