– Потому, что я не убил тебя.
Они помолчали. Потом отец заговорил снова.
– Наши женщины рожают, зажав в зубах ремень и вцепившись в ременную петлю, прикрепленную к потолку. По старинке. На корточках. И обычно все легко проходит. У нас есть знающие старухи, которые и травок заварят, каких надо, и женские пути смажут смесью из медвежьего жира и сушеных водорослей, чтобы легче тело раскрылось, чтобы плоть не рвалась, чтобы ребенок легче вышел. Наши легко рожают. Редко в родах умирают, обычно если поздний ребенок. Олья была молодая, а рожала тяжело. Я даже думал – какой-то дух мешает прийти ребенку, предназначенному для Железного Сердца.
– Для кого? Ах да, вы так называли того офицера, а теперь так называете злого духа…
– Надо как-то его называть. И призывать.
– Что же, за все эти годы никто не поинтересовался, как его звали, не покопался в исторических книгах, в архивах?
– Из нашего народа – никто. А зачем? Мы знали о нем все, что нужно знать. Мы знали, что он не берет иной жертвы, кроме невинного ребенка в том возрасте, когда дитя уже может ходить и начинает говорить. Мы знали, что его нельзя отогнать камланием, призывом предков, что нет растений, дым которых был бы защитой от него, что никак от него не откупиться, кроме жертвы.
– А что бывает, если не дать ему жертву?
– Люди начинают умирать. Каждый месяц, когда луна прячет лик свой, не смотрит на землю, он приходит и забирает одну жизнь. Среди ночи умирает человек – никогда неизвестно кто: мужчина, женщина, подросток, ребенок, старик. Только шаман вне опасности, но и его близкие под угрозой. И этот человек всегда умирает в муках, словно изнутри его разрывает какая-то тварь, и молит о смерти у близких. Раньше давали смерть, избавляли от мук, а с тех пор, как русские всюду со своим законом, – убить нельзя, назовут убийцей, отправят в тюремный лагерь. И приходится ждать, пока сам не умрет от боли… Если начинаются такие смерти, значит – Железное Сердце вернулся.
– А почему – к вам? Почему не к чукчам каким-нибудь? Они же были самые великие воины!
– Я думал об этом. И до меня думали. Наверное, стрелу, принесшую смерть, пустил кто-то из наших предков и выпустил душу Железного Сердца из его тела.
– Ясно. Ты начал про… маму. Что она рожала тяжело.
– Очень. Я думал, потеряю ее. Мы снарядили уже сани – везти ее в больницу. И тут наконец она разродилась. Ты не дышала, ты была синяя, но я видел, что ты жива, я отдал тебя старухам, и они вызвали твой первый крик, они выходили тебя и твою мать. Сначала ты пила молоко оленихи, но потом у Ольи пришло молоко и она захотела тебя кормить. И когда я увидел тебя, лежащую у ее груди, тогда впервые в душе моей появилось сомнение, что я смогу тебя убить. Ты засыпала между нами, ты росла, ты улыбалась мне, ты так рано начала лепетать, ты любила меня, ползла мне навстречу, когда я возвращался домой. Я должен был вырезать из себя любовь к тебе, но не мог. Я полюбил тебя, Дебден, полюбил сильнее, чем мужчине положено любить дитя, полюбил тебя больше, чем любил Олью, потому что то, что я сделал, лишило ее возможности иметь других детей. Я обманул жителей нашего поселка. Я сказал, что ты умерла. Я убил олененка…
– …я помню!
– Правда?
– Помню. И как ты сделал сверток. И как кричала мама. Что-то я помнила всегда. А что-то вспомнила недавно. После смерти тети Оксаны.
– Ты помнишь, потому что ты не простой ребенок. В тебе дар шамана. Это усложнило все. Моя любовь к тебе – и дар шамана. Моя любовь требовала от меня придумать причину, по которой я должен тебя спасти. И я, возможно, обманул себя, решив, что опасно отдавать Железному Сердцу ребенка, который родился наделенным силой. Такого раньше не делали… Кто знает, не станет ли от этого Железное Сердце сильнее? Но поскольку я обманул не только людей, но и богов, подняв на дерево кости олененка, у нас с Ольей не могло быть детей. Больше никогда. И она этого не вынесла. Она видела смысл жизни только в детях. Как и Оксана.
– Две мои матери… А я ведь помню ее. Мою кровную мать. Она и правда была красивая, – задумчиво проговорила Лиля. – А почему именно тетя Оксана? Почему ты ей меня отдать решил? Она была единственной кандидатурой, которая подвернулась, или же была какая-то особая причина?
– Она была полна любви. Я никогда не видел еще женщины, которая была бы настолько переполнена любовью к ребенку. Полностью воспоминание вернулось, потому что тебя больше не защищает любовь Оксаны… И я думаю, Железное Сердце идет за тобой.
Лиля не стала говорить, что не верит в эти сказки. Она помнила пушистого, серебристого, ластящегося, и помнила это ощущение, что она как чаша: когда наполнится молоком до краев, ее поднесут пушистому и он вылакает ее, как кошка свое угощение.
– Люди начали умирать?
– Да. Но не только в те ночи, когда луна не смотрит на землю. Каждую ночь…
– Господи… А кто-нибудь в вашем поселке вообще остался?
– Я поехал за тобой после шестой смерти. И смерть шла за мной. Где бы я ни останавливался, рядом умирали люди. Когда я приехал в твой город, и наточил костяной нож, и пошел, чтобы убить тебя…
Лиля вскинулась и испуганно посмотрела на отца.
С тем же невозмутимым лицом он продолжал:
– Я говорил себе: «Жизнь и смерть – это две стороны единой жизни. Со смертью жизнь не кончается – это только начало начал…» Когда-то это сказал один очень сильный и очень мудрый шаман. И он был прав. Со смертью все только начинается, – отец тяжело вздохнул. – Я не смог. Нет, я не смог. Я плохой шаман, я не могу больше быть шаманом. Я не вправе вернуться к своим людям. Потому что я сказал себе: «Вот моя дочь, моя Дебден, она взрослая, и она прекрасна, и я люблю ее, и я обращу костяной нож против духа, который преследует ее…» Но я знал, что не могу убить Железное Сердце. Только ранить и прогнать. Мой нож очень старый, он накопил много силы. Говорят, он выточен из зуба древнего чудовища. Он из тех времен, когда в этом мире еще не было людей. Каждый вечер во тьме я отгонял от тебя Железное Сердце. Зная, что он пойдет и выжрет чью-то еще жизнь.
– Почему же ты не подошел ко мне раньше?
– Зачем? Ты что, готова открыть для меня свою плоть, чтобы я раскрыл тебя, чтобы на запах твоей крови, твоей горячей печени пришел Железное Сердце? Ты готова принести себя в жертву, чтобы больше не умирали незнакомые тебе люди, а Железное Сердце насытился? На время. Ты готова? И поэтому я должен был прийти к тебе раньше?
Лиля замерла. Она попыталась себе представить людей – нет, не совсем незнакомых… Она представила себе вечно усталую продавщицу из супермаркета, которая была повежливее прочих, и Лиля старалась встать в очередь к ней. И свою соседку, крикливую мать двоих мальчишек-погодок, недавно подобравшую с улицы двух котят (замерзнут, жалко живых тварей), и мальчишек своих школила, чтобы с котятами были осторожны, не игрушка же, живые! И соседа, пожилого мрачного мужчину, ходившего с тростью, но неизменно галантного. И симпатичную рыжеволосую кудрявую молодую женщину, почти девочку, которую Лиля видела в те дни, когда у нее не было съемок: казалось, она жила на детской площадке, беспрерывно играя с такой же рыжей и явно гиперактивной дочкой. И врача, которая пыталась спасти жизнь тети Оксаны. И медсестру, которая брала, конечно, деньги за свои услуги, но за эти деньги по восемь раз за ночь подходила к тете Оксане, проверяла, спит ли, не больно ли, и, если больно, колола обезболивающее вне очереди. И оператора, завзятого матершинника, и всех ребят, с которыми училась во ВГИКе. У нее закружилась голова. Она соскользнула со стула, сжалась в комочек, обхватив голову руками.
