Прежде чем Лиля успела закричать, позвать на помощь, что-то сделать, глаза Оксаны остекленели, а пальцы разжались – и кусок янтаря упал на песок, к ногам Лили.
Лиля, словно в сомнамбулическом сне, подняла янтарь, сунула в карман ветровки. Закрыла глаза Оксане, потом долго смахивала, смахивала песок с ее ресниц – это ее, Лилины, пальцы были в песке. Потом прикрыла краем пледа ее лицо – и принялась за свой каждодневный нелегкий труд: толкать инвалидную коляску по песку – к асфальтированной дорожке. Только сегодня ей было еще тяжелее. Словно раньше душа тети Оксаны держала ее на весу, над коляской, а сейчас мертвое тело легло всей тяжестью костей и кожи… Что так еще уцелело? Кости да кожа, кости да кожа…
Тетя Оксана никогда не говорила, как хочет быть похороненной. Для себя Лиля выбрала бы кремацию – и тело тети Оксаны она тоже кремировала. При оформлении документов ей потрепали нервы: все же тетя Оксана была иностранкой. Но деньги – они везде деньги. И везде люди склоняются перед их властью.
Улетая из Риги с красивой фарфоровой урной, в которой лежало все, что осталось от ее единственного близкого человека, Лиля думала, что отныне деньги-то надо экономить. Станет ли он присылать их ей теперь, когда тетя Оксана умерла, а она, Лиля, сказала все эти полные ненависти слова? В том, что отец – колдун, шаман, а то и черт в ступе, Лиля теперь поверила. И в злых духов поверила тоже. В добрых пока не получалось.
Ей досталось место у иллюминатора, и ее никто не трогал, никакие мамаши не требовали, чтобы она уступила «место у окошка» их капризничающим деткам, уж очень жутко выглядела Лиля: бледная, почти серая, с черными мешками под красными, опухшими от слез глазами. И, прижавшись лбом к иллюминатору, под ровный гул, заглушающий голоса соседей, она тихо плакала.
Нет, может, когда-нибудь она это переживет. И опять сможет жить нормально. Не веря в колдунов и в злых духов. Но пока ей очень хотелось прибить осиновым колом одного злого духа. И влепить шесть серебряных пуль в одного колдуна… Пусть даже он ей и отец.
А еще лучше было бы, если бы у нее появился собственный злой дух. Но мечтать о таком было как-то совсем глупо. И Лиля вернулась к мечтам о серебряных пулях. Мечтала – и твердо знала: он видит ее мечты. Мечтала и знала: ничего у нее не получится. Он сильнее. Он всегда будет сильнее.
Квартира выглядела ужасно. Словно в ней обыск проводили. Так спешно собиралась Лиля, что повсюду была разбросаны вещи… И ненужные теперь уже запасные катетеры, пачки лекарств, упаковки подгузников. Было душно. Пахло больницей. И на всем лежал неестественно густой слой пыли.
Лиля стерла носовым платком пыль с полки, на которой стояли самые любимые книги тети Оксаны и самая любимая ее фотография: они с десятилетней Лилей вдвоем в Турции, по пояс в воде, смеются, такие счастливые, и тетя Оксана – такая живая… Рядом с фотографией Лиля поставила фарфоровую урну, на которой изящным шрифтом было выведено: «Оксана Анатольевна Колыванова». И даты жизни.
Потом кинулась убирать. Она устала, последние дни были очень тяжелые, ей хотелось спать. Но лечь спать в этой квартире было невозможно. Лиля распахнула окна и металась: то сдирала с постелей белье, то совала в мешки для мусора ненужные теперь лекарства и подгузники, то хваталась за пылесос, а потом вдруг решила убрать все платья тети Оксаны, распахнула шкаф, почувствовала такой родной-родной, невыносимо родной, вспарывающий сердце запах – и обхватила их, обняла, уткнулась, как в детстве – в подол, и завыла, закричала в голос:
– Мама! Ма-а-а-а-ама! Мамочка!!!
Тетя Оксана не позволяла называть ее мамой.
Но теперь было можно.
Теперь было все можно.
Глава 9
Зазвонил мобильный. Он звонил долго, а Лиля никак не могла разжать объятия, отпустить платья. Но звонивший был упрям. И в конце концов Лиля сдалась.
– Здравствуй, Лиля, – чинно и вместе с тем робко произнес знакомый женский голос, но Лиля никак не могла узнать, кто же это. – Прости, что я только сегодня позвонила. Я знала, что у тебя мама больна, но Сергеев только сегодня сказал, что она… что она очень тяжело больна. И я подумала – надо позвонить, узнать, может, я помочь смогу… У меня у бабушки то же самое было, а у тебя она – на одних руках. Ты не обижайся, но, может, деньги нужны, на сиделку? Иногда чтобы ты отдохнуть могла… Потому что, когда бабушка… В общем, я знаю, это трудно ужасно. А у меня сейчас деньги есть.
Лиля молчала, тяжело дыша в трубку. Не могла выдавить из себя те страшные слова, которые необходимо было произнести.
– Лиля? Лилечка? Ты там совсем зашилась, да?
Алена Шмелева. Их нельзя было назвать даже приятельницами, но они неоднократно оказывались на одной съемочной площадке. Алена, вообще-то, была моделью, но если режиссеру Саше Сергееву нужна была женщина на роль красавицы, он привычно приглашал Алену. Играть она не умела, но умела так пройти, так сесть, так посмотреть в камеру…
«Словно хочет с камерой трахнуться. Тебе бы в порно сниматься, Аленка!» – ухмылялся оператор Тимур Абаев.
Алена смотрела на него без улыбки, но и без обиды. Как на вещь. Тимур злился, а Лилю это восхищало.
Алена была куда более востребованной, преуспевающей и «денежной», чем Лиля, но в отличие от большинства ей подобных совершенно не выпендривалась и не «корчила из себя принцесску», как говорила гримерша. Она была вежлива и дружелюбна. Не нарочито, не снисходительно – она просто была такой в своей реальной жизни и не считала нужным притворяться, когда она не перед камерой.
Высокая, с точеным телом, с изумительной красоты грудью, с точеным носиком, с большими серыми глазами, чуть удлиненным овалом лица, прямыми темными волосами, она напоминала английскую актрису Джейн Биркин, только была более красивой и менее естественной. Алена смотрелась такой полированной, такой безупречно гладкой… В Эрмитаже Лиля видела портрет какой-то французской королевы из бисквитного фарфора: вот Алена выглядела сделанной из бисквитного фарфора. Когда Лиля искренне восхитилась ее фарфоровой красотой, Алена улыбнулась: «Пилинги и диспорт, и обязательно солнцезащитный крем. Нам повезло, у нас есть новейшие достижения косметологии, и надо ими пользоваться, чтобы оттянуть старение, но сделать это элегантно и с чувством меры».
Алена была на год старше Лили, а выглядела на пять лет моложе, и, собственно, это все, что Лиля о ней знала. И вот – звонит, предлагает помощь… А все эти недели, когда тетя Оксана умирала, звонили только подруги тети Оксаны, и один раз по скайпу Марина проявилась, тоже предложила дать денег взаймы, отказ восприняла, кажется, с облегчением, потому что на лечение могли попросить больше, чем она готова была дать, и больше не звонила.
– Лиля?
– Прости. Я…
– Плачешь?
– Да. Мама… Она умерла. Я сегодня вернулась. Привезла ее прах.
Как это сладко было произнести: «Мама». Не наедине с собой, а кому-то.
