Проснувшись утром, я почувствовала себя иначе. Я не стала выходить из собственного одиночества, прокручивая ленту Твиттера или отправляя сообщения. Я просто стала пить чай и размышлять о жизни. Очень по-взрослому, словно героиня французского фильма. То же чувство охватило меня, когда я гуляла по Дублину, подавляя инстинктивное желание кинуться в отдел женской одежды в оживленных ирландских универмагах. Вместо этого я отправилась в парк и долго гуляла там. Я никогда прежде не гуляла просто так. Ведь так поступают только фрики, верно? Теперь я и сама стала таким фриком.
На следующий день я заглянула в ювелирный магазин. Я вспомнила, как Джейн однажды сказала, что каждый раз, закончив сценарий, она покупает себе украшение. Я решила, что тоже закончила работу над сценарием.
– Могу я посмотреть вот этот браслет? – обратилась я к приветливой продавщице с волосами цвета фуксии.
Браслет из розового золота был выпуклым, словно мостик. Идеально.
– Хотите сделать на нем какую-нибудь надпись? – спросила продавщица.
Я думала о двух словах. Неделю назад они даже не пришли бы мне в голову. Тогда я решила бы, что умные люди из литературного мира сочли бы их сентиментальными, чрезмерно психологическими или даже «стервозными». Да я и сама сказала бы себе нечто в этом духе. Но теперь все изменилось. Я хотела написать на браслете то, что казалось мне правильным, – а не то, что было правильным по мнению других.
– Напишите «Любовь и Истина», – сказала я, борясь с желанием извиниться за столь неуместный, достойный татуировки выбор.
– Это так мило! – восхитилась продавщица.
Она принесла мне браслет, когда надпись была сделана, и я залюбовалась тем, как хорошо он смотрится на моем запястье.
Истина была мне ближе – хотя мы все еще переживали неловкий период первых свиданий, медленно привыкая друг к другу. Но я старалась изо всех сил и относилась к ней как хранитель, а не как случайный знакомый.
С Любовью было сложнее. Теперь я относилась к ней иначе – она перестала быть для меня тем, что выставляют напоказ миру, чтобы чувствовать себя оцененной и желанной. Я начала воспринимать любовь как то, что ты даешь, а не получаешь. Любовь распространяется на всех, кто тебе дорог. Это не то, что хочешь захватить и оставить только себе.
Я поняла, что у любви есть одно условие, обойти которое просто невозможно: нужно быть готовым к риску оказаться недостойным любви, чтобы заслужить чью-то любовь.
Прежде я никогда не понимала, как любовь может сосуществовать с недостатками. Я начала считать, что чувство неуверенности или потребность в поддержке делает человека недостойным любви. И динамика моей жизни была такой, что это мнение постоянно подкреплялось. Мне казалось, что я не должна озвучивать свои сомнения, страхи и гнев – иначе мне скажут: «Да ты с ума сошла, подруга!», и я лишусь любви. Эта психологическая пуля рикошетом ударит по мне самой. Я не понимала, что выражать такие чувства совершенно нормально и правильно. А вот неспособность их выразить – это проблема, которую нельзя игнорировать. Я не знала, что можно найти способ сделать это спокойно и прямо, не вываливая на пол весь свой багаж, я не знала, что можно принять свои детские чувства, но не нужно считать их выбитыми в камне и не поддающимися изменению. Я не знала, что можно понимать недостатки родителей – и продолжать любить их, не считая это своей слабостью. Один из главных уроков процесса Хоффмана заключался в простой фразе: «Все виноваты – никого не следует винить».
И в тот момент, когда я вспоминала эти слова, мне было трудно долго злиться на кого угодно.
Мы продолжали общаться с друзьями по группе Хоффмана – для этого мы даже создали собственную группу в «Ватсаппе». Друг друга в ней мы называли «гусями» – летящими по отдельности, но поддерживающими и приходящими на помощь, когда у кого-то возникала необходимость.
Когда я вернулась, друзья сразу заметили произошедшую во мне перемену.
«Как тебе удалось так изменить свою кожу?» – удивилась Полли.
«Ты стала гораздо спокойнее», – заметила Кэти.
«Ты стала другой, какой-то безмятежной, – сказал друг Россов, Джеймс. – Нет-нет, я не хочу сказать, что раньше ты такой не была…»
Впрочем, он мог не оправдываться. Он заметил истину: никто прежде не называл меня такой.
Сью была страшно рада, что процесс Хоффмана пошел мне на пользу. Но больше всего она гордилась тем, что я сама приняла это решение. Сама решила оставить реальный след, а не порхнуть по поверхности. Мы продолжили наши сеансы. Мы еще не дошли до таблички с надписью: «Вы покидаете зону обитания медведей».
Я понимала, что новая жизнь, как неожиданная трезвость или решение упорно заниматься физическими упражнениями, может раздражать. Знаете, как молодые родители вечно твердят всем вокруг: «Вы просто не знаете, что такое любовь, пока у вас нет ребенка». (Рэйч всегда советовала отвечать на это: «А как же Фред Уэст?»
[31]) Поэтому я старалась следить за собой. Старалась не быть одной из тех идиоток, которые вечно лезут с непрошеными советами. «Возможно, в детстве вы стали свидетелем отцовского гнева, и это вас напугало?» – не стоит говорить такого человеку, который просто хочет рассказать кому-то о своей семейной ссоре.
Невозможно было постоянно сохранять безмятежное спокойствие. Я часто давала слабину, возвращалась к старым шаблонам и привычкам. У меня были плохие дни и даже плохие недели. Это как слова песни, которые ты выучил наизусть еще в юности: они всегда хранятся в твоем разуме, и порой ты вспоминаешь их автоматически, даже не делая никаких усилий.
Через несколько недель после возвращения я узнала, что мой журнал стал жертвой экономического спада и переходит в интернет. Мне предложили выходное пособие, и я с радостью согласилась.
Примерно через месяц мы встретились с Полли за чашкой кофе.
– Кстати, в «Таймс» есть редактор, который ведет их подкасты. Ему нравится твое радиошоу. Может быть, вам с ним встретиться? – предложила она.
Было время, когда я приняла бы эту похвалу к сведению, но не придала ей значения. Может быть, тот редактор просто проявил вежливость? Может быть, он имел в виду кого-то другого? Но теперь я решила действовать. Я написала этому человеку. Я хотела предложить подкаст, состоящий из интервью.
При встрече он сказал мне:
– Не знаю, что вы об этом подумаете… Но не могли бы вы вести свой подкаст во время прогулки с собакой? Вы любите собак?
Газета предложила мне написать статью, чтобы запустить новое шоу. Я приготовилась написать нечто такое, что писала всегда. Что-то веселое, пересыпанной шуточками, в духе «разве собаки не прелесть?» Но я больше не могла так писать. Вместо этого я рассказала правду. О том, как за три года потеряла Рэйч и обоих родителей, об эмоциях, которые пробудил во мне процесс Хоффмана. Я писала о Гиггле и о том, как он помог мне справиться с утратой. И о своем решении наконец-то завести собаку. Статью я закончила не анекдотом, а словами Хью Лори, которые надолго мне запомнились: «Нет такого момента, когда ты готов. Есть только сейчас».
