«Люди вечно твердят, что нужно жить настоящим моментом, но редко сами так поступают», – сказал мне доктор из отделения интенсивной терапии. Наблюдая за тем, как Гиггл переживает один настоящий момент за другим, я поняла, что собаки обладают этим даром. Достаточно обещания прогулки – и жестокое слово мгновенно забыто. Диван всегда был его Камелотом, сколько бы раз ему ни твердили, что его имя в списке допущенных не значится. Вот почему дрессировщики говорят, что бессмысленно выговаривать собаке за грязь на ковре. Собаки просто неспособны связать то, чем они занимались пять минут назад, с вашей настоящей суровостью. Собаки живут исключительно настоящим моментом.
Иногда, сидя в саду вместе с девочками, я ощущала чувство острой несправедливости: ведь Рэйч не видит первых шагов Берти. И не видит, как Мими открывает для себя сериал «Отель „Фолти Тауэрз“» на YouTube. Я боялась в их присутствии давать волю слезам и сегодня вспоминала добрый совет моего коллеги по радио Алана. Он потерял отца еще в детстве. «Их мама умерла, – сказала мне Алан. – Это очень печально. Скрывая свою печаль, ты говоришь им, что ощущать печаль неправильно и не нужно».
И я старалась в такие моменты быть с девочками честной. Я говорила, что думаю о мамочке Рэйчел и о том, как нам всем ее не хватает. Мими всегда бросалась обнимать меня, Гиггл присоединялся к ней и принимался очень тщательно слизывать слезы с моих щек. Я так и не поняла, что заставляет собак так поступать. Истинное ли сочувствие или соленый вкус слез? Разум говорил, что Гиггла больше привлекает соль, – он всегда был прожорливым балбесом. Но сердце продолжало надеяться, что он жалеет меня и стремится помочь.
* * *
Мне хотелось завести щенка. Мама с энтузиазмом меня поддерживала, хотя мой выбор порой ставил ее в тупик. Она начинала хмуриться, когда мы принимались просматривать на ее компьютере бесконечные галереи фотографий померанских шпицев, мальтийских болонок и пуделей.
– Дорогая, с маленькими собачками нужно быть осторожной, – говорила мама. – Некоторые из них выглядят так, словно принадлежат неопрятным старухам, которые все еще пользуются устаревшими словечками…
Я стала читать про чау-чау, роскошных, царственных китайских собак цвета корицы с синими языками и полуприкрытыми глазами, из-за которых они кажутся вечно недовольными тем, что вы прервали их сон. Я узнала, что у одного заводчика скоро должны появиться щенки. Мне хотелось назвать своего щенка Септимусом.
– Странное имя – как какая-то болезнь, – сказал мне коллега.
Когда я показала фотографию подруге Фрэнка, Кэти, она очень удивилась:
– Ты хочешь такую собаку? Она же ОГРОМНАЯ!
Отец Джейн, Стью, тоже не был преисполнен энтузиазма.
– Я знал одного чау-чау. Он был настоящем паршивцем.
Выбор собаки можно сравнить с выбором имени для будущего ребенка – у каждого есть своя история, связанная с гадкой Наоми или невыносимым Оливером.
Но не мнения окружающих не позволили мне сделать последний шаг и впустить «настоящего паршивца» Септимуса в мою жизнь. Это сделала я сама. Я поступила точно так же, как всегда поступала при необходимости принятия трудного жизненного решения. Я замерла на месте. Я предпочла не анализировать истинных причин подобного поведения. Хотя точно знала, каковы они.
Когда полностью определяешь себя по отношениям к окружающим – дочь двух странных родителей, сестра сдержанной и уверенной хранительницы, подруга изгоев, – невозможно понять, каков твой истинный мир. И остаешься в стороне, наблюдая за тем, как остальные строят свою жизнь, наполненную тем, что формирует их.
Может быть, мне достаточно периодического общения с собакой с помощью Гиггла. Отложу свое решение до подходящего момента.
Но подходящий момент обладает одним странным качеством – он никогда не наступает.
Глава десятая
Февраль 2014 года
– Дорогая, ты едешь на работу?
– Я опаздываю, мам! Я перезвоню…
– Не волнуйся. Я сама позвоню тебе позже.
– Ты насчет своего джемпера? Я заберу его…
– Нет, дорогая… У меня обнаружили чертову болезнь двигательных нейронов.
Автобус остановился прямо передо мной. Гул двигателя заглушил крики и перебранку подростков. Двери с шипением закрылись – водитель так и не дождался, что я отомру. С раздраженным вздохом он тронул свою огромную красную колесницу и двинулся в путь.
Чертова болезнь двигательных нейронов. Конечно, мама не могла сказать по-другому. Забытый в духовке печеный картофель превращался у нее в «чертову картошку, настоящую катастрофу!» И смертельное дегенеративное заболевание не могло быть никаким другим, кроме как «чертовым».
Я понимала, что мама хотела выразить диагнозу то презрение, какого он заслуживал. Она отказывала ему в чести быть обозначенным чем-то более сильным, чем слабое ругательное словцо. Мама всегда была стойким оптимистом. Точно так же она относилась к диагнозу Рэйч, и мне это тогда не понравилось. Но теперь я была не вправе ее осуждать. Мы больше не были беспомощными свидетелями ужаса, вместе прокладывающими себе дорогу. Теперь это была мамина история, и она сама могла выбирать тон.
Я чувствовала, что она не хотела меня ругать. Поэтому я позволила себе единственную слабость – назвала ее «мамулей», чего не делала с детства. Мне неожиданно захотелось уютной интимности этого слова. Обычно, не находя чистых трусов, мы кричали сверху: «Маааам!» И точно так же мы со снисходительным вздохом говорили, когда мама произносила какую-то фразу, вышедшую из обихода несколько десятилетий назад. «Мааам!» – возмущались мы, когда вместе смотрели телевизионную викторину, и мама с упорством, достойным лучшего применения, начинала настаивать, что первыми словами Нила Армстронга на Луне были: «Всем веселого Рождества!»
Сегодня я просто не могла произнести этого бездумного, подросткового «мааам».
Мама велела мне не ходить с ней в больницу этим утром. За последние два месяца мы уже побывали у множества врачей. «Это будет все та же бесконечная скука!» – сказала она мне. И теперь я чувствовала себя ужасно – ведь маме пришлось вынести удар смертельного диагноза в одиночку. Я думала, как она возвращалась домой из больницы, придавленная неожиданно вынесенным смертным приговором.
– Мы идем путем чертовых Кеннеди, дорогая, верно? – сказала мама. – Это смешно.
Я попыталась соответствовать ее мужественной стойкости, выбрав утешительные фразы, которые люди произносят после получения дурных известий, хотя сами в них не верят.
– По крайней мере, теперь мы знаем, что с тобой, – сказала я.
Но мы обе знали, что «незнание» станет периодом, к которому мы будем возвращаться с туманной, акварельной ностальгией, – настолько милым будет он казаться в сравнении с тем, что ждет впереди. Мы разговаривали со многими неврологами, и все они упоминали БДН как нечто, что хотелось бы исключить из списка возможных болезней. Я знала, что впереди нас ждет тяжелый путь. Болезнь приводит к постепенной потере речи, движения, глотания и, наконец, дыхания. Развивается она довольно быстро. Конечно, случаются исключения, но обычно продолжительность жизни после постановки диагноза не превышает двух лет. К истории Стивена Хокинга врачи относились настороженно и вечно твердили, что он – медицинский изгой, редчайшее исключение из правил.
