Однажды она сказала мне, что ее главная мечта в жизни – познакомиться с Джастином Бибером. Я не знала, удастся ли мне это, а даже если и удастся, то вряд ли такой человек окажется способным на реальное сочувствие. Еще Мими очень любила Рианну. Поэтому, узнав, что Рианна будет гостем в чат-шоу Джонатана, я решила действовать. Я позвонила его продюсеру, Сьюзи, и организатору Сэму. «Послушайте, я не знаю, есть ли КАКОЙ-НИБУДЬ способ…» – сказала я. Я никогда не верила в ангелов – но поверила, когда все это устроилось.
Мы с Мими изо всех сил старались не таращиться, раскрыв рот, на блестящие, стройные ноги Рианны под коротенькой юбочкой, когда она направилась к нам. Светлые волосы были закручены локонами. На голове Рианны была бейсболка. Она отводила пряди, падавшие на глаза, рукой с опасного вида маникюром с черными кончиками.
Мы стояли в углу студии и смотрели, как эта потрясающая певица направляется к нам. Агент что-то прошептал ей на ухо.
– Это Мими? – спросила Рианна, присаживаясь рядом с ней и окутывая Мими сладким ароматом духов. – Я слышала о тебе, Мими. Мне говорили, что ты невероятная маленькая девочка. А ты сама это знаешь?
Я стояла и смотрела, как они непринужденно болтают. А потом я все испортила – я совершила ужасную глупость. Я заплакала. Я вытирала глаза, но не могла с собой справиться. Рианна все это заметила.
– Вы ее тетя, верно? – спросила она, погладив меня по руке. – Все нормально, нормально…
Чувствовалось, что она смущена, – обычно ее встречали улыбками, а не слезами.
– Не знаю, как вас благодарить, – собравшись с силами, произнесла я, маскируя светским тоном временную потерю британской сдержанности.
Рианна кивнула и улыбнулась Мими.
– Пойдем прогуляемся, – предложила она, вкладывая пальцы в руку Мими. И они стали прогуливаться по зеленой комнате, позабыв обо всех и всем. Зеленая комната с аппаратами, камерами и наушниками перестала существовать.
Истории о встречах людей, борющихся с какими-то трудностями, со своими героями мы видим повсеместно: поп-звезды в дорогих свитерах наклоняются над больничными постелями, футболисты позируют в окружении детей. Честно говоря, я всегда относилась к подобным историям с недоверием и предубеждением. Даже с цинизмом. Разве встреча с известным человеком может что-то изменить? Как состоявшийся и состоятельный человек может облегчить чью-то боль?
Но сейчас я подумала о том, как Мими завтра придет в школу, и мне стало ясно, что это событие, пусть даже всего лишь на время, изменит ее историю. Хотя бы на один день она перестанет быть девочкой, у которой умерла мама. Она станет девочкой, которая встречалась с Рианной. Мне стал ясен смысл подобных встреч со своими кумирами. Они – напоминание о том, что, несмотря на все плохое, в мире еще есть радость. Трагедия не должна оставаться единственным, что определяет теперь всю твою жизнь.
Я всегда весьма сдержанно относилась к Рианне. Но теперь мое отношение изменилось. Через несколько недель после этого события я услышала, как кто-то, оценивая ее фотографию в журнале, довольно негативно отзывается о ее обуви. «Неважный выбор», – услышала я. Думаю, этот человек до сих пор не оправился от той выволочки, которую я ему устроила.
Мне было приятно приходить в дом Рэйч. Там все осталось, как было при ней. На стенах висели выбранные ею гравюры в рамках, на каминной полке стояли свадебные фотографии. Мне было приятно видеть потрепанный подлокотник дивана, где она пристраивала свой ноутбук и чашку с чаем «Эрл Грей». А у ее ног сидел Гиггл и с вожделением смотрел на запретный диван.
– Гиггл! Слезай с дивана!
Эти крики раздавались в доме Рэйч, как раньше, и Гиггл реагировал точно так же, как всегда, – смотрел умоляющим собачьим взглядом, устоять перед которым было просто невозможно.
Я не думала, что Гиггл будет играть такую важную роль в целительном процессе. Но тогда я еще ничего не знала о собаках. Не знала, что поглаживание снижает уровень гормонов стресса и способствует выбросу гормонов счастья, окситоцина и серотонина. Эта любовная энергия служила всем нам антидепрессантом. Гиггл был неистощимо жизнерадостен, забавен и знаком. Он был полной противоположностью горю.
Я не могла избавиться от чувства, что Гиггл переживает собственную утрату. Друзья видели, как он скулил возле гроба во время похорон. Даже сейчас он иногда укладывался у порога спальни Рэйч, положив голову на лапы, как усталый офисный работник дремлет в электричке, положив голову на столик. Каждый раз, когда он бросался к дверям встречать пришедших или кружил вокруг места Рэйч на диване, я думала, как он воспринял ее неожиданное исчезновение.
«Оплакивают ли собаки своих хозяев?» – никогда бы не подумала, что когда-нибудь задам в интернете такой поисковый запрос. (Впрочем, никогда бы не подумала и о том, что мне придется набирать «Я разговариваю со своей умершей сестрой».)
Выяснилось, что между горем взрослых людей и горем собак есть существенное различие. Собаки эмоционально и ментально живут в вечном настоящем. У них нет чувства будущего. Они ощущают утрату как затянувшееся ожидание, а не как постоянное отсутствие. Они никогда не расстаются с мыслью о том, что человек может вернуться. Для Гиггла Рэйч продолжала существовать вечно. Ее отсутствие не подводило черты под ее существованием. Для него она навечно осталась частью нашей жизни. И это мне нравилось.
Гиггл олицетворял каждодневную рутину и постоянство. На него можно было опереться в трудный момент, когда боль накатывала с особой силой. Он был воплощением девиза, написанного на футболке Адама: «Жизнь продолжается», – эдакая своеобразная деликатная провокация в процессе оплакивания. В нем было уважение к нашему горю, но в то же время он не позволял нам скатиться в черную бездну. Говорят, что обойти горе невозможно, нужно пройти через него. Я старалась принимать непредвиденные приступы абсолютного отчаяния, которые накатывали в самые неожиданные моменты. Во время бранча с коллегами по радио, когда строчки меню вдруг начинали расплываться в глазах. Во время просмотра фильма «Инопланетянин», когда меня охватывала невыносимая ностальгия. Даже простейший вопрос: «У вас есть братья или сестры?» повергал меня в панику – я начинала размышлять, стоит ли грузить постороннего человека моей историей. Но горе может загородить собой свет так прочно, что человек привыкает к его знакомому мраку. И, чтобы этого не произошло, нужно поддерживать рутину повседневной жизни.
Неудивительно, что Гиггл всех нас поддерживал. Мы знали, что он с алчным предвосхищением ожидает каждого кормления. Он никогда не отказывался от прогулки. Он всегда пытался запрыгнуть на диван, сколько бы раз его оттуда ни сгоняли. Он сохранял свое постоянное и неколебимое присутствие в доме. Он был символом жизни, имеющей корни: биение маленького сердца в центре семьи, имеющей собаку.
Мне нравилось, когда он лизал мне нос своим розовым язычком, и два кривых клычка выступали на его нижней челюсти. Иногда он спрыгивал с моих коленей, заслышав шум в саду, и мгновенно переходил в боевой режим секретного агента. Мирный отдых на диване сменялся бдительной охраной: он принюхивался к чему-то на клумбах, настораживал уши, крутил головой, высматривая порхающих птиц. «О, ты все еще пребываешь в плену ДИВАНА? – говорили его глаза со снисходительностью ребенка, наконец-то расставшегося с родителями у ворот школы. – А что ты скажешь обо всем интересном, что происходит ВОТ ЗДЕСЬ?!»
