– А я-то гадала, почему бедолага выглядит таким напуганным! – рассмеялась мама.
– Джонатан такой внимательный, – вздохнула Рэйч. – Все так добры…
Рэйч никогда не любила находиться в центре внимания. И сейчас всеобщее внимание и забота ее почти угнетали. Она не привыкла к пышным букетам и молчаливым водителям. Ей было непривычно, что люди стараются предугадать каждое ее желание. И всеобщее внимание она принимала со слегка удивленной благодарностью, будучи абсолютным новичком на этой территории.
Нас пригласили к консультанту. Доктор Каннингем беседовал с нами спокойно, почти по-отечески. Он подтвердил, что у Рэйч рак кишечника, который дал метастазы в печень. Выявить рак кишечника, к сожалению, очень нелегко. У Рэйч он никак не проявлялся, пока не распространился на другие органы. При таком типе рака делать операцию на печени нельзя. Но доктор Каннингем предложил другие способы борьбы с болезнью. Он сказал, что Рэйч нужно позабыть обо всех диетах и перейти на калорийные продукты. Главное – набраться сил для химиотерапии. Доктор сосредоточился на том, что можно сделать сейчас, предпочитая не говорить о худшем.
Домой мы возвращались через Вест-Энд, чтобы высадить меня возле театра. В тот вечер давали «Иерусалим». Мне нужно было что-то сказать Рэйч. Я хотела сказать это правильно – спокойно, легко, а не мрачно и торжественно. Рэйч это не понравилось бы. Ей никогда такое не нравилось.
– Пожелай мне удачи, – улыбнулась я. – Эти двое уже наливаются белым вином.
Хелен и Викки первыми появлялись на любой вечеринке. Они смело брались за микрофон в караоке, вытаскивали престарелых родственников танцевать, а потом тащили всех в ночной бар, куда приходилось звонить три раза и спрашивать кого-то по имени Спайдер.
– Я уже зеленею от зависти, дорогая! – заявила мама, подхватывая мою эстафету. «Думаю, так мы со всем справимся», – сказал мне ее взгляд.
Но я неожиданно поняла, что так тщательно следить за словами необязательно. Рэйч уже обрела абсолютную честность человека, который живет исключительно сегодняшним днем. Время, потраченное на подбор подходящих слов и выражений, будет потрачено впустую.
– Я хочу узнать об этом все! – сказала она мне, когда я выходила из машины.
Я стояла перед огромными постерами спектакля и чувствовала себя странно. Меня терзало чувство вины за то, что я украла у сестры этот вечер. Ее отсутствие вызывало у меня панику – словно мы перенеслись в будущее, о котором я не хотела думать. Но потом появились Хелен и Викки, принялись меня обнимать, целовать, прижимаясь холодными щеками, и хохотать.
Наши места находились довольно высоко. Мама сказала бы, «под самыми чертовыми небесами». Часть сцены закрывали софиты. Хелен высмотрела пустую ложу, и мы пробрались туда, прячась от бдительных капельдинеров и страшно веселясь. Я была рада, что так получилось, – Рэйч посмеется, когда я ей расскажу.
– Это было УДИВИТЕЛЬНО, верно? – после сказала Викки.
– Точно, – согласилась Хелен. – Мне хотелось сказать Рэйч: «Ты ничего не потеряла! Спектакль СИЛЬНО переоценен. Мы чуть не заснули». Как думаешь, она поверит, если мы скажем ей, что это было полное дерьмо?
8 января
– Расскажи мне про «Иерусалим», Эм.
Я решила, что она не поверит утешительной версии про «полное дерьмо», поэтому рассказала правду.
Мы приехали к маме в Масвелл-Хилл, чтобы отметить отложенное Рождество. Адам качал Берти на колене, Гиггл бегал по комнатам, принюхиваясь к запаху жарящейся индейки. Он всегда бессовестно пользовался маминым желанием побаловать его чем-то вкусненьким.
Папа заговорил о Марке Райлэнсе. Я не была уверена, что он действительно видел пьесу, но такие мелочи его не волновали.
– Выдающееся выступление. Райлэнс – величайший театральный актер из живущих, – уверенно сказал он, при этом громко пукнув. Все сделали вид, что ничего не заметили, только Мими изумленно ахнула.
Рэйч улыбнулась мне. Мама помешивала особую подливку, которую она всегда готовила по пожелтевшей газетной вырезке от Делии Смит. Елка потрескивала под грузом причудливых игрушек – мама сохранила их с нашего детства. У нас никогда не было красных шаров. Зато был голубой ангел с прической в стиле афро, маленькая фотография моей истерики – Рэйч вставила ее в крохотную рамку. А еще была миниатюрная африканская деревянная фигурка обнаженной женщины – ее нам подарила бабушка.
На маленькой кухне было жарко и шумно. Все пытались говорить одновременно. Рэйч выглядела неважно.
– Не хочешь пойти посидеть в гостиной, Рэйч? – предложила я, и она кивнула.
Она медленно преодолела три ступеньки, которые вели в мамину гостиную. Там было полно ваз с ароматическими лепестками, театральных программок и рисунков Мими. Рэйч рухнула в потрепанное кресло «честерфилд». Это фешенебельное кресло несколько лет назад подарила маме Линси, но теперь вид у него был самый жалкий. Обивка кое-где прорвалась, и мама заклеила ее клейкой лентой. «Это кресло прямо для нашей семьи, – однажды сказала Рэйч. – Распад и упадок. Я прямо слышу, как оно кричит: „Как я могло оказаться в этом странном месте?!“».
Рэйч прислушивалась к продолжающемуся на кухне спору о Шекспире. Такой фон приятен, но порой хочется от него отключиться. Впрочем, так было всегда.
– Ты так хорошо меня понимаешь, – сказала она про мою замаскированную спасательную миссию.
– Мы обе понимаем друг друга, – ответила я.
Мими стала приставать к Рэйч, чтобы та открыла свои давно уже просроченные рождественские подарки. Рэйч откладывала это дело отчасти из-за того, что у нее просто не было сил. Но была и другая причина. Она очень серьезно относилась ко всему. Она должна была все прочувствовать, а не просмотреть мельком.
Рэйч начала с моих подарков: золотое ожерелье, кашемировая кофточка и подарочный сертификат к парикмахеру на стрижку и мелирование.
Накануне меня охватила паника из-за этих сертификатов. Мне казалось, что развитие событий прошлой недели сделало этот подарок совершенно бессмысленным. «Ты будешь проходить химиотерапию, у тебя выпадут волосы, а я бестактно напоминаю о жизни, которая осталась для тебя в прошлом!» Я уже хотела вытащить конверт с шелковым бантом из-под елки, но потом решила, что это будет противоречить отношению Рэйч – она хотела сохранять позитивный настрой, думать и говорить о будущем.
Когда она открыла конверт, я неловко произнесла:
– Подумала, что это тебе пригодится после… всего…
– О, Эм, – ответила Рэйч. Из глаз ее потекли слезы.
Мне стало плохо. Я поступила совершенно неправильно.
– Рэйч, я не хотела тебя расстраивать… Это после химиотерапии, когда…
– Нет! – воскликнула сестра, вытирая слезы. – Не глупи! Я плачу, потому что это такой щедрый подарок. – Она обняла меня. – Это так прекрасно, что я заплакала, вот и все…
Я не понимала, в чем она была честна. Но в тот момент я задумалась, не предназначен ли оптимизм Рэйч для нас, а не для нее самой. Я не представляла, что происходит в ее разуме, когда кто-то говорит о «будущем».
