Я шла к сестринскому посту и чувствовала, что у меня кружится голова. Меня мутило. В ушах зазвенело. Я уставилась на свои кроссовки, и тут ноги мои подкосились, и я рухнула на холодный больничный пол.
Ко мне подбежали две сестры.
– Ее сестра в седьмой палате, – шепнула одна другой, и та сразу все поняла.
– Со мной все в порядке, я просто ничего не ела, – произнесла я.
Я не хотела, чтобы Рэйч узнала о моем обмороке. Шумная Эм улучила момент, чтобы привлечь внимание к себе. Ей всегда нужно быть в центре внимания.
Сестры усадили меня, принесли воды, и я попыталась разрядить ситуацию шуткой, вспомнив, что на радио мы всегда твердили, что обморок – это не на самом деле, это всего лишь для привлечения внимания.
Одна из сестер улыбнулась.
– Вообще-то, это на самом деле, – сказала она и терпеливо объяснила, что потрясение перекрывает приток крови к мозгу.
Мне просто хотелось вернуться в то место, где мы шутили над обмороками. Где мысль о том, что человек может физически рухнуть, услышав какое-то известие, казалась смешной и нелепой.
Когда я вернулась, настроение в палате изменилось. Боевые кличи о победе над «чертовым раком» стихли, сменившись неверием.
Рэйч попросила пригласить священника, и тот пришел из больничной часовни. Он был очень приветлив, мягок, исполнен сочувствия. Главным образом он слушал, спрашивал о детях, о ее жизни, говорил о надежде и человеческом духе. Похоже, этот разговор принес Рэйч облегчение.
Я всегда разделяла рациональные папины взгляды на веру и не могла понять, как кто-то может спорить с наукой и логикой. Но обыденные рассуждения об абсурдности веры в загробную жизнь теперь казались глупыми и смешными. Медики были ответственны за то, чтобы продлить жизнь Рейчел. Священник же давал ей возможность принять тот факт, что врачи вынуждены признать свое поражение. Он дарил ей чувство чего-то большего, чем простое прекращение существования. Это было не по-моему, не по-папиному… Но кто такие мы, располагающие роскошью будущего, чтобы спорить с ее выбором?
Приехал папа. Большая сумка вновь висела у него на боку. Глаза его увлажнились. Он начал спорить со священником о стихотворении Мэтью Арнольда «Дуврский пляж», стараясь перевести разговор на более литературную и философскую почву. Папины знания произвели впечатление на священника, и папа расцвел от его одобрения.
Во мне закипала ярость. Это ее момент! Ее время находиться на картине! А ты должен быть просто рамой! Мне хотелось кричать. Папа принял на себя весь молчаливый груз моей собственной вины. И злиться на него было не так больно, как на себя саму. Я чувствовала, что всю жизнь пользовалась добрым, щедрым сердцем Рэйч, не даря ей ответной доброты. Я доминировала в нашем общем мире и не давала ей возможности дышать. Мне хотелось переписать нашу историю, вычеркнуть все нечуткие замечания, все осуждения и подколки. Мне хотелось признать свою вину и попросить прощения.
Но исповеди чаще всего остаются с нами, а не с теми, кому нам хочется исповедаться. Поэтому я решила смириться с чувством вины. Может быть, если я буду помогать, если стану достаточно прагматичной и полезной, то сумею все исправить.
30 декабря
Я думала, что сестра будет кричать и плакать от несправедливости жизни. А когда первое потрясение пройдет, то она погрузится в беспросветное горе. Но этого не случилось. Рэйч осталась в состоянии мирного созерцания, в «своем пузыре», как она это называла. «Я могу закрыться от остального мира, и так мне проще, Эм, – говорила она. – Мой пузырь меня защищает».
Я решила после рождественских каникул на неопределенное время уйти с радио и из журнала, чтобы каждый день быть с Рэйч. Быть надежным защитником в нашей сплоченной команде, окружающей Рэйч. Часто звонила моя крестная Пенни. Она развеивала наши сомнения своими позитивными действиями. Пенни предлагала привести в действие свои связи и срочно перевести Рэйч в королевскую больницу Марсден в Челси. «Это лучший раковый центр в мире. Рэйчел заслуживает лучшего», – говорила она дрогнувшим голосом.
Рэйч попросила меня купить маленькие подарки для медсестер. «Какие-нибудь косметические мелочи, может быть, то, что ты получаешь от журнала?» Рэйч несколько часов перебирала губные помады, туши и лосьоны и писала маленькие записки. «Эта губная помада хорошо подойдет к тону кожи Тары, правда? И аромат этот ей тоже подходит». Она бесконечно перебирала косметику. «Мне это нравится, Эм. Я снова чувствую себя нормальной, когда выбираю подарки».
Я сказала, что постараюсь тайком пронести их в сестринскую комнату.
– Думаю, что в больнице есть строгие правила насчет подарков. Мне не хочется завтра оказаться в «Сан» под заголовком «Страшное лицо взяток за раковые наркотики».
– Знаешь, – сказала Рэйч, раскладывая туши и кремы для рук в подарочные пакетики, – я хотела бы, чтобы ты поддержала Мими, когда у нее начнутся месячные, и научила пользоваться тампонами. И ты должна пойти с ней выбирать ее первый бюстгальтер. Хорошо, когда в такие моменты рядом с тобой есть женщина.
Она аккуратно завязала бантик на пакетике.
Рэйч впервые заговорила о том, что будет, когда ее не станет. Я чувствовала, что она не может позволить себе надолго задерживаться на этой мысли. Разговоры из серии «когда меня не будет» были не для нее. А я иногда позволяла себе думать, что она станет героиней одной из тех чудесных историй, которые заканчиваются победой над болезнью. Она же другая. Не похожая на остальных.
31 декабря
Наступил Новый год. Я приехала в наш импровизированный больничный лагерь и сейчас отдыхала на постели, которой часто пользовался Адам. За Мими и Берти присматривала его мать – она переехала к ним в дом. Адам и Рэйч изо всех сил старались сделать жизнь Мими максимально нормальной. Конечно, болезнь нельзя было считать чем-то нормальным, но девочка не знала того, что знали мы.
У Рэйч держалась температура, поэтому рядом с ней постоянно работали вентиляторы. Кроме того, ее пичкали лекарствами. Через несколько дней ее должны были перевести в больницу Марсден, где начнется курс лечения. Это немного улучшило ее настроение. Предстоял позитивный новый старт там, где мрачные прогнозы часто не сбывались, где «невозможно» порой превращалось в «может быть».
За день до этого Рэйч сказала, что ей хочется посмеяться и отвлечься, и я до четырех утра маниакально загружала все эпизоды ее любимой телевизионной программы «Пип-шоу». Я записала программы с ее любимыми комиками, Аланом Партриджем и Полом О. Грейди. Я думала, что, чем больше я загружу, тем дольше Рэйч будет с нами. Невозможно, чтобы человек сегодня смотрел «Пип-шоу», а завтра перестал существовать.
В больничном пузыре я не чувствовала значения Нового года, но праздник настиг меня в супермаркете, куда я пришла купить сестре сока и фруктов. Группа девушек выбирала напитки с водкой. В их тележке уже лежали пакеты с чипсами. В наушниках пела Рианна. Они были полны радостных планов на будущее. Супружеские пары вместе рассматривали бутылки в прохладных шкафах, выбирая вино для праздника. Я отводила глаза, понимая, что стала представителем некоего мрачного подвида, чуждого этому радостному миру. Мне казалось, что мое настроение угрожает духу праздника.
