По пути я зашла в магазин, чтобы купить Рэйч мандаринов. Там мне позвонила моя крестная, Пенни. Она, ее муж Джон и трое их сыновей были друзьями нашей семьи с детства. Они были мостиком между нами и миром семей с собаками. Их богемная домашняя жизнь напоминала нашу, но у них был минивэн, и счета они оплачивали вовремя. Бонвиваны, которые знали, когда пора уходить с вечеринки. Пенни уже прошла этот путь – у ее мужа был рак. Поэтому теперь она использовала все свои знания и навыки. Она позвонила своим знакомым в больницу Марсден и взяла все в свои руки. В такие моменты всегда хочется положиться на решительного архитектора жизни.
В животе у меня забурчало. Я ничего не ела со вчерашнего утра. Еда после диагноза Рэйч казалась чем-то лишним, неуместным и ненужным. Но нервный голод стал новым членом недавно сформировавшейся банды непрошеных компаньонов. Он присоединился к ноющему в животе клубку боли и новой подружке, бессоннице.
Мы с Адамом и мамой нервно сидели возле постели Рэйч, ожидая врача. Я предложила записать разговор на телефон, чтобы потом лучше разобраться в медицинских терминах. Рэйч кивнула.
Пришла женщина-врач. У нее были очень кудрявые волосы. Одета она была в аккуратный джемпер с воротничком и прямую юбку. Она напоминала героиню романа Агаты Кристи – на таких никогда не падает подозрение. Я сердечно ей улыбнулась, словно моя приветливость могла как-то повлиять на результаты.
– Похоже, теперь мы хорошо представляем себе ситуацию, – сказала доктор. – Мне бы хотелось видеть, что вы все понимаете.
– Я просто пытаюсь со всем справиться, – спокойно ответила Рэйч. – В каком-то смысле это даже облегчение, когда знаешь, что с тобой происходит.
Последние несколько недель тяжело дались Рэйч. Ее состояние быстро ухудшалось: утомляемость, одышка во время прогулки с Гигглом, отсутствие аппетита и постоянная температура. «Вес после родов» оказался отечностью живота из-за рака.
– Я все списывала на роды – в этом году у меня родилась девочка…
– Да, да, понимаю, – врач кивала, воспринимая информацию и взвешивая ее, как начальник, который с уважением позволяет работнику высказаться, прежде чем сообщить свое уже принятое решение.
– Могу я рассказать вам о результатах? – спросила врач. – Поскольку болезнь затронула печень, причем очень сильно, нам нужно попытаться остановить распространение рака. Стероиды – очень хорошее средство, чтобы…
– Могу я вас о чем-то спросить? – перебила ее Рэйч. В ее голосе звучало такое спокойное достоинство, что у меня защемило сердце. – Вы говорите, что печень затронута сильно?
– Какая стадия? – неожиданно спросила я и сразу же об этом пожалела. Я почувствовала, что перешагнула границу, вторглась в вежливый медицинский процесс со свойственной мне бездумной неделикатностью.
К моему облегчению, Рэйч кивнула.
– Да, какова стадия? – спокойно повторила она.
Врач изменила позу. Она наклонилась вперед и сцепила пальцы.
– Когда болезнь затрагивает печень, а мы знаем, что ее источник где-то в другом месте… – она запнулась и быстро добавила, – то это четвертая стадия.
Четвертая стадия. Пятой уже не бывает.
– О боже… Все плохо, верно? – спросила Рэйч, и бледность залила ее лицо. – Значит, шансы невелики, верно?
Она смотрела на Адама, маму и меня, ища у нас поддержки.
Адам крепко сжал ее руку и уверенно сказал доктору:
– Послушайте, мы просто хотим, чтобы вы немедленно приступали к решительному лечению. Нельзя терять времени. Мы можем…
– Четвертая стадия, ребята, – повторила Рэйч. – Это ужасно.
– Я считаю, что мы должны начать химиотерапию, – продолжал Адам. – Она молода… Мы уверены, что она сможет с этим справиться…
– Каковы мои шансы? – перебила его Рэйч.
– Я постараюсь ответить на все ваши вопросы, – терпеливым, спокойным тоном привыкшего к подобным разговорам человека ответила доктор.
Я не могла понять, раздражает ли меня ее манера разговора или я просто не могу справиться с катастрофическими известиями, которые она только что сообщила.
– Надежда есть? – спросила Рэйч.
– Есть надежда, что мы сможем взять болезнь под контроль. Но если вы спрашиваете, сможем ли мы вас вылечить…
– Сколько у меня времени?
– Это трудно оценить…
– А пересадка печени? – спросил Адам.
– Боюсь, в вашем случае пересадка печени не поможет…
– Значит, я умираю… – произнесла Рэйч. Помолчав, она спросила: – Сколько у меня времени?
– Мы сможем все контролировать, – вмешалась мама.
– Разве нет надежды на операцию? – настаивал Адам.
– Сколько у нее времени? – повторила я.
Врач помолчала.
– Вы действительно хотите узнать это сегодня, Рэйчел?
– Да.
Такое короткое слово. И такое трагическое.
– Ни один врач не сможет сказать вам это определенно. Но, учитывая распространенность болезни, – голос доктора смягчился, – мы думаем, что это вопрос нескольких месяцев.
Нескольких месяцев…
– У меня десятилетняя дочь. И младенец. Я не могу их оставить. Не могу… – тихо произнесла Рэйч.
Она заплакала. Адам боролся со слезами. Он продолжал уверенно говорить о лечении и других больницах. Мама спряталась за бледной маской шока и отрицания. Она шелестела распечатками из интернета и твердила врачу о тех, кому удалось победить рак.
Я не могла говорить. Я подошла к изножью ее кровати и свернулась клубочком, положив голову ей на ноги. Мне хотелось отключиться от мира и остаться так навсегда.
Рэйч приняла известие с мужеством, которое вселило в меня силы. Я всю жизнь точно знала, что она думает каждую минуту. Но я не знала, каково это, когда тебе говорят, что тебя через несколько месяцев не станет. Как она сумела не закричать, не потерять сознание? Как она не забыла сказать «пожалуйста», попросив стакан воды? Так реагировать на подобные новости неправильно! Но нет правильного или неправильного способа. Каждый реагирует так, как умеет. Я понимала, что сестра хочет, чтобы мы укутали ее в одеяло спокойствия – как она сама всегда укутывала собственных детей.
Я почувствовала, что они с Адамом хотят защитить Мими от груза этого диагноза, уберечь ее от тяжелого удара и не подпускать к больнице. Спокойное детство, которого Рэйч всегда хотела для нее, которое должно было отличаться от нашего, с такими известиями было просто несовместимо.
Рэйч попросила меня принести диазепам. Мы всегда смеялись, что я стала ее наркодилером. Чтобы позабавить ее, я даже говорила с комическим гарлемским акцентом каждый раз, когда приносила таблетки: «Папочка принес сахарок своей девочке!» Но сейчас все это казалось неуместным.
