Дальше наш отпуск проходил спокойнее. Мы приняли негласное решение заниматься тем, что более соответствует папиному характеру, не увлекаясь отдыхом на природе. Мы покупали красивую бумагу и конверты в книжном магазине, пока он листал томики Брехта и Кафки. Мы смеялись над немецкими мыльными операми. Мы с Рэйч возвращались домой загорелыми и довольными – настоящими отдыхающими, а не смущенными туристами, впервые оказавшимися в чужой стране.
– Когда мы вернемся, нам с мамой нужно будет кое-что вам сказать, – сказал папа, когда мы катили в разбитой машине, тормоза которой скрипели, как греческие фурии, по мокрой от дождя дороге на север Лондона.
– А что? – спросила я. – Нам это понравится?
В колонках машины гремела мрачная музыка Стивена Сондхайма из оперетты «Суини Тодд».
Папа оглянулся через плечо и коротко бросил:
– Посмотрим!
Чтобы сообщить нам новость, на которую папа намекал в машине, родители выключили телевизор. «Дохлому коту» Дэнни молчание телевизора понравилось, но прозвучавшие слова нас с Рэйч буквально оглушили.
– Ну, – начал папа, – мы с вашей мамой… ваша мама и я… мы решили, что нам лучше расстаться… На время, – добавил он, словно вручил нам карамельку после болезненного укола.
– Что значит «расстаться»? – взвизгнула я, хотя прекрасно поняла, что он имел в виду.
Я пыталась выиграть время, чтобы осмыслить новость. В начале 80-х расставание родителей было чем-то новым и пугающим, настолько необычным, что этому был даже посвящен целый фильм «Крамер против Крамера». Это случалось с богатыми людьми в газетах, с героями американских мыльных опер и подростковых книжек, которые мы читали. Как это могло случиться с нами?
– Это значит, что вы разводитесь, – спокойно сказала Рэйч, уже совершившая сложный мысленный прыжок туда, куда я еще не добралась. Расставание – это было «возможно», развод – «окончательно».
– Мы не говорили «разводимся», дорогая… – сказала мама. – Мы… расстаемся… Папе нужно жить рядом с Би-би-си, поэтому он уедет к друзьям. И мы подумали, что можем устроить… небольшой перерыв…
Перерыв. Перерывы устраивают в школе – там они называются переменами. На перемене можно выпить горячего шоколада из автомата, поболтать с подружками про мальчиков и спеть модную песенку. Перемена – это нечто позитивное, полное возможностей. Этот же перерыв был зловещим, полностью меняющим жизнь и постыдным. Это был не перерыв – это была жуткая пропасть.
Мы с Рэйч изумленно переглянулись. Я решила положиться на ее подростковый цинизм и не поддаваться на то, что пытались впарить нам родители. Я никогда не слышала, чтобы другие отцы покидали семейный дом, чтобы жить поближе к работе. Особенно к такой работе, которая подразумевала хождение по офису в носках и обращение к женщинам-коллегам: «Аннабель, сегодня ты выглядишь чертовски соблазнительно».
– В машине мы спросили, хорошие ли это будут новости. Ты ответил: «Посмотрим», – возмутилась Рэйч. Ей явно было легче сосредоточиться на отцовской бестактности относительно столь травматичных откровений.
– Ну да, – кивнул папа, а потом добавил: – Это было бы предпочтительным исходом.
Некоторые фразы крутятся в голове долго и безостановочно, пока ты пытаешься понять их возможные смыслы. «Предпочтительный исход» стал для меня такой фразой.
Я заплакала. Мама обняла меня, ее браслеты звякнули. Рэйч глотала сердитые слезы, яростно вытирая глаза кулаками. Новость подкосила ее. Сюжет развернулся таким образом, что все предшествующие события потеряли смысл. Вот только когда я начала припоминать их, мне стало ясно, что гигантские красные флаги висели повсеместно.
Мы могли никогда не стать семьей с собакой. Но что случилось теперь? Теперь мы перестали быть даже просто семьей.
Мне никогда не приходила в голову мысль, что наш квартет может распасться из-за каких-то трудностей.
Мы смеялись над разногласиями, мы справлялись и продолжали играть, как истинные профессионалы. Наше странное племя, состоявшее из четырех человек, имевшее собственный язык и динамику, всегда собиралось вместе после приключений в других мирах. Как оно может перестать существовать?
– Может быть, вы еще будете жить вместе? – спросила я с фальшивой надеждой того, кто только что был обманут и еще не понял, что человек, сообщивший эти известия, свыкся с ними давным-давно. Здесь не о чем было договариваться, не на что надеяться. Родители всего лишь думали, как выйти из этого разговора с минимальными потерями.
– Кто знает, – натянуто улыбнулся папа.
Мы с Рэйч поднялись к себе и переоделись в пижамы в пять часов. Возможно, мы пытались напомнить родителями, что все еще дети. Да, мы умели произносить сложные слова, знали, что никогда не следует подавать сладкое вино, и понимали, как беседовать с лидером оппозиции. Но нам было всего лишь одиннадцать и тринадцать лет.
Следующие несколько месяцев мы с Рэйч тянулись друг к другу с новой силой отчаяния. Она напоминала мне: «Эмми, мы с тобой ВСЕГДА будем друг у друга».
Я рассказала ей о девочке из нашей школы, которой я по глупости доверилась. «Это абсолютно кошмарно!» – заявила она, а потом раструбила о нашей жизни по всей школе. Наши разговоры в секторе Газа продолжались всю ночь. Мы пытались понять происходящее, копаясь, как судебные патологоанатомы, в трупе родительского брака.
Случаются ссоры, из-за которых кто-то из родителей хочет уйти. Папа называл себя бездомным, пытающимся найти дорогу в чужой дом. Я чувствовала, что он вовсе не хотел уходить. Он слонялся между друзьями, прожил несколько месяцев у телеведущего Ника Росса, имел неловкую историю с одним продюсером, который положил на него глаз, а потом несколько недель провел в доме супружеской пары – там его поили коньяком, чтобы в полной мере насладиться его красноречием.
Мама изо всех сил пыталась защитить нас от неприглядных сторон их разрыва. Она требовала, чтобы папа каждые выходные навещал нас, сохраняя видимость семьи. Но однажды она, не сдержавшись, рассказала нам правду – у папы был роман с Анитой с Би-би-си. Анита никак не походила на маму из телевизионной рекламы. Их роман явно закончился. У Аниты имелся чудесный муж, явно более безопасный в долгосрочной перспективе, чем наш папа.
Мама решила не упоминать об Аните в документах на развод, сказав, что не хочет, чтобы страдали ее родители.
Мы с Рэйч могли только позавидовать их блаженному неведению, поскольку наша собственная жизнь разбилась вдребезги.
Мы никогда не говорили об Аните с папой. Со временем родители научились цивилизованно общаться и вести себя друг с другом. Каждые выходные папа, влекомый чувством долга, приезжал в Холли-Виллидж и обедал с нами, как всегда, а потом возвращался в свою новую холостяцкую жизнь.
Мама, понимая, что его участие в нашей жизни требует ее ежедневного руководства, иногда предлагала, чтобы он забрал нас на денек. Первая попытка вышла комом. Мы втроем бесцельно слонялись, как подростковая банда, а потом как-то забрели в темный переулок возле станции метро «Арквей».
