Бабушка вернулась. Она швырнула нам черно-белые фотографии и завопила:
– Я помню, как ЗАСТРЕЛИЛИ моего папочку! Они ЗАСТРЕЛИЛИ его, детка!
Очень необычный способ раскрытия не самой приглядной информации об умершем родственнике. В телевизионных передачах так не делают.
Иногда бабушка доставала фотографии пяти наших дедушек. Байо, нигерийский дедушка (то ли четвертый, то ли пятый – уследить было трудно), жил с ней, когда мы были совсем маленькими. Он говорил на странном английском, в котором чувствовалось влияние старых новостных программ. «Я люблю великую королеву СЛИШКОМ сильно», – мог сказать он. Мои родители часто рассказывали про Байо, чтобы позабавить друзей. Они вспоминали, как однажды он отвел бабушку в полицейский участок, чтобы пожаловаться на «непокорность жены».
Однажды мы услышали странное слово, связанное с Байо.
– А что такое «двоеженец», па? – спросила Рэйч.
Так очередной дедушка исчез из нашей жизни.
Бабушка решила провести старость в одиночестве, хотя первый уэльский муж (наш настоящий дед) частенько ее навещал. Мама называла его «первым мужем матери», предпочитая забыть о том, что он – отец, который ее бросил.
На людях мама посмеивалась над хаотичной жизнью матери, но наедине всегда разговаривала с ней несколько иным тоном. Она говорила, что мы «и половины всего не знаем». Но когда я видела, как она превращается в Вечернюю Маму, то сразу вспоминала непокорный дух бабушки и ее нежелание принимать поражение.
Бабушка тоже имела две личности. Вечерняя Бабушка была непредсказуема, но Дневная Бабушка бесконечно любила нас с Рэйч. Она массировала нам ступни, подавала виноград в резной деревянной африканской миске и присылала нам открытки, переполненные нежности («Вы – лучшие из лучших!»). Бабушка любила преувеличения. Когда мы кричали на нее, ее сердце «разбивалось на тысячу кусочков». Продавец газет, не давший ей сдачи, превращался в «злобного, испорченного типа». Порой еженедельное погружение в ее жизнь казалось нам странной шуткой. «Вы думаете, что не похожи на других? Подержите мое пиво!» Но в сравнении с ее экстравагантностью странная жизнь нашей семьи начинала казаться почти нормальной.
Иногда бабушка врывалась на литературные вечера моих родителей. Гости слушали ее истории про Африку. Когда-то она, как аббатиса из «Звуков музыки», прятала в шкафу суданских детей и отвлекала солдат спиртным и собственным обаянием.
Порой мне казалось, что мы предаем ее, видя в ней всего лишь фрика. Лишь став взрослой, я поняла, каково было маме расти в атмосфере бесконечного хаоса. Она очень многого нам не рассказывала. Детали раскрывались постепенно, и детали эти никак не вписывались в созданный нами образ бабушки – женщины, обладавшей живым, энергичным характером. Мне кажется, многого из этого мама просто не могла выдержать, поэтому заменяла другими, не столь мучительными деталями.
Иногда детали проскальзывали совершенно случайно, словно мама вспоминала семейные поездки на море. Помню, как мы смотрели фильм «Аэроплан». Там пилот задает мальчику-пассажиру комически сюрреалистический вопрос: «Джоуи, а ты когда-нибудь был в турецкой тюрьме?» Мама прошептала: «Конечно, была». Спустя несколько лет, когда мы стали подростками, нам в руки попали старые фотоальбомы. И мы увидели фотографию, на которой мама держит на руках суданского малыша. «Это Абдулатиф, дорогие, – сказала мама. – Бабушка усыновила его, забрав из борделя. Они забрали его во время войны. И она… потеряла с ним связь».
Они? Кто такие «они»? И как бабушка могла «потерять связь» с младенцем? Мысль о том, чтобы ребенок посылал известия о себе, показалась мне очень странной.
Наше изумление развеселило маму. Но, пожалуй, только такая отстраненность позволяла ей дышать. Ей нужна была безопасная дистанция, отделявшая ее от моей невероятной бабушки.
Я с изумленным почтением слушала, каким легким тоном говорит мама о подобных катаклизмах. Я понимала, что она пережила такой бесконечный хаос, рядом с которым наша жизнь казалась почти пасторальной. Но непредсказуемость, от которой она так хотела скрыться, все же ее настигла. Оказалось, что прошлое возникает тогда, когда этого совсем не ждешь, и заявляет свои права.
Возвращаясь после бабушкиного торнадо, я чувствовала себя в Холли-Виллидж в полной безопасности. Здесь люди пили спиртное, чтобы свободнее общаться, а не для того, чтобы прятать травмы прошлого. Здесь нас не будили в два часа ночи, чтобы спросить: «Где любовь?» и рассказать про застреленных людей. (Чилийский пианист предпочитал про Пиночета не говорить.)
Я злилась на нетривиальность нашей жизни, но капитаны нашего корабля никогда не бросали штурвал насовсем.
По крайней мере, пока что.
Глава пятая
Мама начала читать книги, каких вы не нашли бы на полках Симпсонов. Одна из них называлась «Женщина в своем праве: Уверенность и вы». Коллекция подобных книг на ее прикроватной тумбочке постоянно росла. «Миф о вагинальном оргазме», «Женская комната», «Когда я говорю „нет“, то начинаю терзаться чувством вины»… На обложке последней я прочитала: «А ВЫ позволяете людям переступать через ваши чувства?»
Книги совпадали с новой динамикой нашего семейного существования. Мама явно взбунтовалась. Она стала общаться с одинокими подругами и целыми часами пила белое вино на кухне с кучерявой разведенной женщиной, которая постоянно вздыхала: «Это МУЖЧИНЫ для тебя, а не ТЫ для них!» Мама стала по-другому разговаривать с отцом. Теперь она могла сказать: «А мне понравилась эта книга!» или «Мне нравится Элтон Джон. Я буду включать то, что хочу!» А иногда она упоминала о его подруге Аните, и тон ее был совсем не дружеским.
Все это начинало меня раздражать.
Рэйч стащила «Женщину в своем праве» из маминой спальни и мрачно зачитала мне несколько цитат: «Только послушай! „Не стали ли вы мученицей в собственном доме? Как вы отнесетесь, если домашние переложат на ваши плечи всю уборку?“»
Авторы советовали четко выражать свои потребности и предварять свои слова таким выражением: «Я ценю, что вам хотелось бы, чтобы я сделала это, но…»
Фраза «я ценю» стала для нас комической, и папа тоже включился в нашу игру. «Я ценю, что вы хотели бы, чтобы я выключила телевизор…» – говорила я с лицемерным американским акцентом, и он буквально покатывался со смеху.
Мама стала много времени проводить у нашей соседки, поп-звезды Линси де Пол, которая только что вернулась от своего бойфренда из Лос-Анджелеса. Она жила в абсолютной роскоши в одном из самых сказочных домов нашего квартала. «Я купила этот дом сама – и никакой мужик никогда не будет мне указывать, что я должна здесь делать. Знаете, как это здорово, девчонки?» – как-то раз сказала она нам.
Мы с Рэйч сидели в саду и наблюдали за мамой сквозь окна дома Линси. Обе женщины оживленно жестикулировали, с головой уйдя в беседу взрослых женщин. Иногда они ловили наш взгляд, прерывались и почти панически нам улыбались, как улыбаются те, кто не получил премии, но заметил направленную камеру.
