На прошлой неделе перед началом предпоследнего спектакля он рискнул и показал Хеннуму свои последние композиции, над которыми прилежно трудился все последнее время, и это вместо того, чтобы готовиться к экзаменам в университете. Наиграл их дирижеру, и тот, поразмыслив немного, назвал его экзерсисы «вторичными по замыслу», впрочем, весьма недурственными для начинающего композитора.
– Хотел бы посоветовать вам, молодой человек, уехать из Христиании и продолжить свое музыкальное образование в какой-нибудь солидной консерватории. У вас есть несомненный композиторский талант, но вам еще надо научиться «слышать» мелодию, которая рождается у вас на бумаге. Представлять себе, как она будет звучать в исполнении самых различных инструментов. Вот взять, к примеру, этот фрагмент. – Хеннум ткнул пальцем в ноты. – Он рассчитан на то, чтобы его исполнял весь оркестр в полном составе? Или как? А может… – Дирижер сыграл первые четыре такта на рояле. Даже пристрастное ухо Йенса мгновенно уловило явную перекличку с «Утренним настроением» Эдварда Грига. – А может, лучше попробовать сыграть это на флейте, а? И все сразу же станет ясно…
Герр Хеннум иронично улыбнулся, а Йенс тут же покраснел до корней волос.
– Понятно, герр Хеннум.
– А сейчас возьмем второй фрагмент. Это будет играться на скрипке? Или все же на виолончели? А может, альт лучше подойдет? – Хеннум вернул листок с нотами Йенсу и слегка потрепал его по плечу. – Вот вам мой совет, юный друг: если вы настроены серьезно последовать за Эдвардом Григом и его не менее известными коллегами, ступайте учиться. Вы должны научиться сочинять музыку так, чтобы она звучала не только в вашей голове, но и в партитуре.
– Но в Христиании нет педагогов, которые могли бы обучить меня мастерству оркестровки, – возразил ему Йенс.
– Вы правы. В Христиании таких педагогов нет. А потому вам следует ехать за границу. Все наши маститые композиторы из Скандинавии поступали именно так. Отправляйтесь, к примеру, в Лейпциг, как это в свое время сделал Эдвард Григ.
Йенс отошел от дирижера, ругая себя за собственную наивность. К тому же он прекрасно понимал, что если отец приведет свои угрозы в действие и лишит его наследства в случае выбора карьеры музыканта, то ни о каком дальнейшем продолжении образования в серьезном музыкальном заведении не может быть и речи. На это у него попросту не будет денег. Пока ему помогала и более или менее успешно вела по стезе музыки природная одаренность, но одного таланта мало, и Йенс это отлично понимал. Нужно обстоятельно и глубоко заняться изучением композиции, если он действительно хочет стать профессиональным композитором.
Покидая театр, Йенс ругал себя на чем свет стоит за тот разгульный образ жизни, который вел последние три года. Если бы он не растрачивал время и деньги на женщин и на спиртное, то сэкономленных средств вполне могло бы хватить для воплощения в жизнь всех его планов. Но сейчас, подумал он с тоской, уже слишком поздно. Он профукал все свои шансы и возможности, и винить в этом некого. Кругом виноват он один.
* * *
Несмотря на то что Йенс преисполнился решимости не предаваться прежней разгульной жизни с завершением театрального сезона и с окончанием представлений спектакля «Пер Гюнт», сегодня он снова проснулся с ужасной головной болью. Вчера вечером, пребывая в самом скверном расположении духа, он опять потащился в «Энгебрет», чтобы утопить свои горести в вине в компании знакомых музыкантов, которых он там наверняка встретит. А в результате сегодня голова раскалывается с похмелья.
В доме было тихо, и это косвенно указывало на то, что уже позднее утро, если вообще не день. Отец наверняка уже отбыл на работу, мама, по своему обыкновению, отправилась в город выпить чашечку кофе с какой-нибудь своей приятельницей. Йенс позвонил в колокольчик, вызывая к себе Дору. Ему позарез нужна сейчас чашечка кофе. Пришлось немного подождать. Но вот наконец раздался стук в дверь, и он попросил войти. На пороге появилась служанка с очень недовольным выражением лица. Она с нарочитым шумом поставила на его кровать поднос с завтраком.
– Который сейчас час? – поинтересовался у нее Йенс.
– Четверть двенадцатого. Что-нибудь еще?
Он глянул на Дору, отлично понимая, почему она дуется на него. Последнее время он совсем не обращал на нее внимания. Может, ублажить ее прямо сейчас, мелькнуло у него. Облегчить, так сказать, себе жизнь, хотя бы в стенах родного дома. Он отхлебнул из чашки кофе и почему-то вспомнил вдруг Анну. И сразу же желание возиться с Дорой пропало.
– Нет, больше ничего. Спасибо, Дора.
Он поспешно отвел глаза от служанки, увидев, как она переменилась в лице, схватил с подноса газету и зарылся в нее с головой, делая вид, что читает, а сам с нетерпением ожидал того момента, когда Дора покинет комнату. Но вот она наконец ушла, Йенс тут же отложил газету в сторону и тяжело вздохнул. Ему было стыдно за проявленную вчера слабость. Это же надо! Напился как свинья. Но вчера у него было так мерзко на душе… Жить не хотелось… Вот он и решил забыться. Даже мысли об Анне Ландвик больше не способны были поднять ему настроение.
– Что с тобой, парень? – участливо поинтересовался у него вчера Саймон. – Наверняка опять женщины, да?
– Не женщины, а девушка. Та девушка, которая поет песни Сольвейг. Я все время думаю о ней, Саймон. По-моему, я влюбился… Влюбился впервые в жизни.
Саймон откинул голову назад и весело рассмеялся.
– Йенс, ну, как же ты не видишь очевидного?
– Не понимаю, что тут смешного? И что я должен увидеть?
– Эта девушка – единственная, кто на сегодняшний день отказала тебе. Сказала тебе «нет». Вот ты и решил, что влюбился в нее! Да, вполне возможно, она очаровала тебя своей чистотой и невинностью, этакая целомудренная сельская пастушка… Но неужели ты не понимаешь, что эта девочка совсем не пара такому рафинированному городскому мальчику, как ты?
– Ты ошибаешься! Какая мне разница, аристократка она или простая деревенская девушка? Я люблю ее! А ее голос! Он… он самый совершенный из всех, что мне довелось слышать. И личико у нее ангельское.
Саймон глянул на пустой стакан приятеля.
– Это в тебе сейчас тминная водка говорит, мой друг. Поверь мне на слово, Йенс. Все твои душевные страдания проистекают от того, что ты в первый раз в жизни получил отказ. Только и всего. И никакой любви тут нет.
Йенс медленно цедил уже остывший кофе, размышляя над вчерашним разговором. А может, Саймон действительно прав? Однако прелестный образ Анны, ее божественный голос по-прежнему будоражили воображение. И зачем ему эта лишняя головная боль, подумал он с отчаянием. У него и без Анны Ландвик проблем хоть отбавляй. Лучше бы он никогда ее не видел. И не слышал, как она поет…
* * *
Суаре назначили на пятнадцатое июня, приурочив к дню рождения маэстро Грига. Несколько дней тому назад, уже после последнего показа спектакля «Пер Гюнт» на сцене, за традиционной чашечкой чая в гостиной герр Байер сказал Анне:
