– Да, папа, – смиренно ответил Йенс.
Отец сделал короткую паузу и начал хрустеть костяшками пальцев – привычка, которая просто выводила Йенса из себя.
– Значит, решено. А как только со всеми твоими… экзерсисами на почве искусства будет покончено, еще раз предупреждаю тебя: впредь подобных выходок я не потерплю. Хочешь связать свою жизнь с профессией музыканта – пожалуйста! Но в этом случае я буду вынужден тотчас же лишить тебя наследства и выставить вон из дома. Не затем пять поколений Халворсенов горбатились на протяжении полутора веков, чтобы наш единственный наследник пустил все состояние по ветру, балуясь игрой на скрипочке.
Йенс из последних сил постарался сделать так, чтобы не доставить отцу удовольствия увидеть на его лице выражение полнейшего потрясения.
– Да, папа. Я все понимаю.
– Вот и отлично! А сейчас я отбываю на работу. Я и так уже опоздал сегодня на целый час. А ведь мне надлежит показывать своим сотрудником пример образцового отношения к работе. Как и тебе, впрочем, когда ты присоединишься ко мне и мы станем трудиться вместе. Всего хорошего, Йенс.
Отец кивнул Йенсу на прощание и ушел, оставив сына в полнейшей прострации от всего того, что он услышал о собственном будущем. Чувствуя, что он сейчас категорически не готов к разговору с матерью, да и вообще не хотел бы никого видеть, Йенс схватил свои коньки, висевшие на вешалке в холле, натянул меховую куртку, шляпу и перчатки и выбежал на улицу. Надо немного проветриться, а заодно и спустить пар.
Квартира 4
Дом 10, улица Святого Олафа
Христиания
10 марта 1876 года
Дорогие Ларс, мамочка, папа и Кнут.
Спасибо тебе, Ларс, за твое последнее письмо, в котором ты пишешь, что в своих письмах я стала делать гораздо меньше ошибок. Сомневаюсь, что это так. Но я сильно стараюсь. Прошло уже две недели после премьеры спектакля «Пер Гюнт» на сцене Театра Христиании (правда, лично я на этой сцене так и не появилась). Герр Байер сказал мне, что в городе только и разговоров об этом спектакле и все билеты на последующие спектакли в театре уже проданы до конца сезона. Подумывают даже о том, чтобы увеличить число представлений, коль скоро спектакль пользуется таким спросом.
А в остальном жизнь моя в Христиании течет прежним ходом. Разве что теперь герр Байер заставляет меня разучивать всякие итальянские арии, которые я нахожу очень сложными для пения. Раз в неделю со мной занимается профессиональный оперный певец. Его зовут Гюнтер. Он немец и говорит с таким сильным акцентом, что я с трудом разбираю, что он там лопочет. А еще от него пахнет грязным бельем, и он все время нюхает табак, который то и дело вылетает из его ноздрей и зависает над верхней губой. Он очень старый и худой. И мне его искренне жаль.
Когда представления драмы «Пер Гюнт» подойдут к концу, то я и сама не знаю, чем стану заниматься здесь дальше. Наверное, тем же, чем и сейчас. Буду по-прежнему петь, шлифовать, по выражению профессора, свой голос, сидеть в четырех стенах и есть ужасно надоевшую мне рыбу. После Пасхи в театре начинается новый сезон. Поговаривают о том, чтобы возобновить постановку спектакля «Пер Гюнт» и в будущем. Ларс, наверное, тебя обрадует новость о том, что вроде бы Генрик Ибсен специально приезжает из Италии, чтобы побывать на одном из спектаклей. Если это так, то я обязательно сообщу тебе потом все подробности.
Пожалуйста, передай мамочке мою благодарность за те новые жилеты, которые она связала для меня. Долгими зимними месяцами они очень пригодились мне. С нетерпением жду наступления весны и надеюсь, что уже совсем скоро я вернусь домой.
Анна.
Анна свернула письмо и со вздохом запечатала конверт. Наверняка, подумала она, близкие ждут от нее всяких театральных сплетен, но что она может рассказать им? Днями напролет она просиживает в квартире герра Байера, а вечерами, сразу же по завершении спектакля, стремглав убегает к себе домой. Вот и все ее новости.
Анна подошла к окну и посмотрела на небо. Четыре часа дня, а еще светло. День ощутимо прибавился. Значит, весна действительно уже не за горами. А потом наступит лето… Анна прижалась лбом к холодной оконной раме, отделяющей ее от улицы с обилием свежего воздуха. Сама мысль о том, что все лето придется проторчать в этих душных стенах, вместо того чтобы носиться по горам вместе с Розой, была просто невыносима.
* * *
В оркестровой яме с очередным поручением появился Руди.
– Привет, Руди. Как дела? – поинтересовался у него Йенс.
– Все нормально, мой господин. Так вы написали записку, которую я должен вручить?
– Конечно. Вот она. – Йенс наклонился к мальчугану и прошептал ему прямо в ухо: – Передашь записку мадам Хенсон. – Он сунул записку в маленькую жадную ручонку, присовокупив еще и мелкую монетку.
– Спасибо. Обязательно передам, мой господин.
– Очень хорошо, – сказал Йенс и добавил, видя, что мальчик уже собрался уходить: – Кстати, а кто та молоденькая девушка, с которой я застал тебя вчера на выходе со сцены? Уж не подружка ли твоя? – слегка подначил он Руди.
– Росту она, пожалуй, одного со мной. Но ведь ей целых восемнадцать. А мне еще только двенадцать, – живо возразил мальчуган. – Это Анна Ландвик. Она тоже участвует в спектакле.
– Правда? Что-то я ее совсем не узнал. Да там и темно было. Только успел заметить ее длинные рыжие волосы.
– Да, Анна участвует в спектаклях, вот только на сцене она не появляется. – Мальчик с заговорщицким видом оглянулся по сторонам и поманил Йенса к себе поближе, чтобы прошептать ему прямо на ухо: – Она – голос Сольвейг.
– Ах вот оно что! Понятно! – с показной серьезностью отреагировал на это сообщение Йенс. Секрет о том, что мадам Хенсон поет не своим голосом, уже давно перестал быть секретом за кулисами театра. Но все театральные держали язык за зубами, притворяясь перед зрителями, что дивный голос действительно принадлежит артистке.
– Хорошенькая она, правда?
– Волосы у нее и правда роскошные. Но это единственное, что я успел разглядеть со спины.
– А мне ее очень жаль. Никто ведь так никогда и не узнает, кто на самом деле поет таким красивым голосом. Анну даже определили в одну гримерную вместе с нами, детьми. Вот такие дела. Но мне пора, – завершил свой монолог Руди, услышав звонок, означающий, что до начала спектакля осталось ровно пять минут. – Все передам, как вы просили. Не извольте беспокоиться, мой господин.
Йенс сунул ему в ладошку еще одну монетку.
– Задержи фрекен Ландвик хоть на пару минут возле служебного входа, когда она будет уходить. Хочу получше разглядеть эту таинственную певицу.
– Постараюсь, мой господин, – пообещал Руди, вполне довольный сегодняшней двойной выручкой, метнувшись между рядами стульев с проворностью крысы, удирающей к себе в нору.
