– Ладно уж, задавака.
– Пусть так. Но в любом случае, думаю, нам стоит позвонить нашему заблудшему папаше и сообщить ему эту радостную новость. Как полагаешь?
– Полагаю, да, – согласилась я с братом.
Вечером того же дня Феликс появился у нас с бутылкой шампанского и бутылкой виски лично для себя. И мы втроем с размахом отметили событие, означающее, что отныне и навеки все мы – родня. Том все еще держался с Феликсом достаточно скованно, но сильно старался, не в последнюю очередь ради меня. Я заметила, что и Феликс, со своей стороны, тоже принялся наводить мосты с сыном. Что ж, подумала я, отхлебнув небольшой глоток шампанского и чокнувшись с отцом и братом, для начала уже неплохо.
Феликс поднялся, чтобы отправиться к себе домой, и я увидела, как его шатает из стороны в сторону.
– А ты уверен, что в таком состоянии сможешь добраться к себе, да еще по горной дороге? – не на шутку встревожилась я, глядя, как он напяливает на голову свой мотоциклетный шлем.
– Запросто! Я уже почти сорок лет добираюсь домой в таком состоянии. И представь себе, даже ни разу не упал, – оскорбился Феликс. – Но спасибо за заботу. Ведь столько лет никто обо мне толком не пекся. Доброй ночи вам и спасибо за все. Заглядывай ко мне, Алли, ладно? – прокричал он напоследок, исчезая в ночи.
Закрывая за ним дверь, я со вздохом подумала, что не должна, как мне ни жаль Феликса, выказывать свою жалость и сочувствие к нему в присутствии Тома.
Но брат, по своему обыкновению, тут же считал мои мысли.
– Все нормально, не переживай, – сказал он, когда я, вернувшись в комнату, подошла к печке, чтобы немного согреть озябшие руки.
– Что именно «нормально»? – спросила я у него.
– То, что тебе жалко Феликса. Представь себе, мне тоже, хотя и помимо воли. Правда, пока я еще не готов простить его за все то, что он натворил в прошлом и как обошелся с моей матерью. Но с другой стороны… Видеть тело своей убитой матери посреди улицы… а потом спустя несколько часов отец кончает жизнь самоубийством… Пережить такое… – Том непроизвольно содрогнулся. – Пусть он и не запомнил всех подробностей, но все равно худшего испытания для ребенка и не придумаешь. Согласна? И кто знает, какие шрамы остались у него на сердце с тех далеких пор…
– Да, никто не знает, – согласилась я с братом.
– Но хватит о Феликсе, Алли. – Том вздохнул, а потом взглянул на меня. – Хочу поделиться с тобой кое-чем.
– Еще кое-чем? И с такой серьезной миной на лице. Уж не хочешь ли ты сообщить мне о том, что в скором будущем у меня появится еще один брат или сестра?
– Вот это – вопрос уже к Феликсу, а не ко мне, – пошутил в ответ Том. – Нет, речь о другом, – Том запнулся в поисках подходящего слова, – о более фундаментальных вещах, что ли.
– Уж не знаю даже, что может быть фундаментальнее того факта, о котором я могу сейчас заявлять во всеуслышание, имея на руках письменное подтверждение того, что являюсь урожденной Халворсен.
– Вот-вот, Алли! Сама того не желая, ты попала в точку. Сейчас я покажу тебе кое-что. – Том поднялся с места и направился к небольшому бюро, примостившемуся в углу комнаты. Взял ключи из вазы, стоявшей на крышке бюро, и открыл его. Выдвинул один из ящиков и извлек оттуда папку, потом вернулся ко мне и уселся рядом на диване. Я молчала, не мешая ему собраться с мыслями. Интересно, что такое важное собирается сообщить мне Том?
– Ну так вот, – неторопливо начал Том. – Помнишь, как тебе категорически не понравилась та часть книги, в которой Йенс Халворсен рассказывал о своих взаимоотношениях с Анной? Ты все никак не могла взять в толк, почему Анна безропотно приняла Йенса обратно. Ведь он так вероломно обошелся с ней в Лейпциге. Бросил, скрывался столько лет бог знает где…
– Все я помню, Том. И по-прежнему не понимаю Анну. Йенс утверждает, что она пошла на такой шаг ради любви к нему. Но сам описывает ее в своей книге как женщину с весьма сложным и даже несколько взбалмошным характером. Не могу поверить, что такая женщина приняла мужа обратно с таким смирением, как это сделала Анна.
– И я о том же! – Том снова многозначительно глянул на меня.
– Ну, давай же! Не тяни! Что там у тебя? – взмолилась я.
– Что, если у нее просто не было иного выбора?
– Не было иного выбора? Что ты хочешь этим сказать?
– Ей пришлось сделать это.
– Чтобы соблюсти приличия, так? Потому что в те годы всякий развод сопровождался скандалами, да?
– И это тоже. Но не только это… Однако ты верно нащупала линию поисков, зная строгие моральные принципы той далекой эпохи.
– Том! Уже почти полночь, и я не собираюсь играть с тобой в «Угадайку» до утра, – возмутилась я. – Говори напрямую. Все, как есть.
– Хорошо, Алли, будь по-твоему. Но прежде я все же попрошу тебя дать слово, что ты сохранишь в тайне все, что я сейчас сообщу тебе. Не расскажешь об этом никому. Даже нашему отцу. Ибо я собираюсь рассказать тебе нечто такое, о чем пока не знает ни одна живая душа на свете.
– Уж не обнаружил ли ты, случаем, золотое руно, закопанное под нашим домом? Не томи, Том. Выкладывай все, как есть.
– Прости, но речь идет об очень серьезных вещах. Итак, когда я, работая над своей книгой, стал заниматься изучением всех обстоятельств, связавших Йенса и Анну Халворсен с Эдвардом Григом, в поисках дополнительных материалов я направил свои стопы в Лейпциг. И там я кое-что обнаружил.
Том достал из папки конверт и извлек из него листок бумаги, который вручил мне.
– Взгляни!
Я быстро пробежала его глазами. Это была метрика, удостоверяющая рождение нашего прапрадеда Эдварда Хорста Халворсена.
– И что в этой бумаге такого?
– Едва ли ты помнишь наизусть и во всех подробностях книгу Йенса Халворсена. Но напоминаю тебе, что в ней среди всего прочего он сообщает, что вернулся в Лейпциг в апреле 1884 года.
– Разумеется, таких деталей я точно не помню. И что?
– Кстати, вот фотокопия этой страницы, где упомянута дата его возвращения. – Том протянул мне еще один листок. – Я специально обращаю твое внимание на этот факт. Потому что, согласно метрике, Хорст появился на свет в августе 1884 года. Получается, что Анна родила ребенка всего лишь после четырех месяцев беременности. Ну знаешь ли, даже в наше время такие чудеса все еще вряд ли возможны.
Я внимательно изучила дату рождения своего прадедушки. А ведь Том прав, мелькнуло у меня.
– А не может ли тут закрасться самая обычная ошибка? Мало ли что… К примеру, Йенс запамятовал, когда точно он вернулся в Лейпциг. В конце концов, он ведь приступил к написанию своей книги много лет спустя после описываемых событий.
– Я тоже так подумал. Поначалу.
– То есть ты пытаешься мне сказать, что дитя, которое Анна носила под сердцем, – это вовсе не сын Йенса? Что Хорст не его ребенок?
