Йенс, как всегда, поджидал ее на выходе из театра.
– Когда же вы наконец скажете «да» в ответ на мою просьбу, фрекен Ландвик? – жалобно спросил он, когда она прошествовала мимо него. И добавил: – Должен признаться, что ваше упрямство постепенно подрывает мою решимость и впредь добиваться встречи с вами.
– Тогда сегодня? – спросила она, резко повернувшись к нему.
– Я… да, хорошо! Сегодня…
Ошеломленное лицо Йенса позабавило Анну.
– Предлагаю отправиться в кафе «Энгебрет». Оно на другой стороне площади. В паре минут ходьбы от театра.
Анна была много наслышана об этом кафе. Конечно, заманчиво увидеть его своими глазами. Но как же быть с осторожностью?
– А что, если кто-то из знакомых увидит нас там вместе? И я одна, без сопровождения… Это же неприлично…
– Да кто там нас увидит! – хохотнул в ответ Йенс. – «Энгебрет» – это место, где собираются в основном представители богемы и пьяные музыканты. А им, уверяю вас, наплевать на все. Даже если вы станцуете на столе голой, они и глазом не моргнут. Кроме своего стакана, ничего не видят вокруг. Поверьте мне на слово, на нас попросту не обратят внимания. Пойдемте же скорее, фрекен Ландвик. Зачем понапрасну терять время?
– Хорошо, тогда идем, – согласилась Анна, чувствуя приятное волнение в груди.
Молодые люди молча вышли из театра, пересекли площадь и вошли в кафе. Анна сразу же высмотрела столик в самом темном и спокойном уголке зала. Они уселись за стол, и Йенс заказал чай.
– Итак, Анна, расскажите же мне, как вы провели лето.
– Думаю, гораздо лучше, чем вы, если судить по вашему внешнему виду. Выглядите вы… не очень, я бы сказала… Больны, что ли?
– Спасибо за то, что нашли такое вежливо обтекаемое слово «не очень». – Йенс издал короткий смешок, явно забавляясь ее прямолинейностью. – Но я не болен, спешу успокоить вас. Просто на данный момент сижу без денег. А еще мне не помешала бы хорошая ванна. Да и одежду пора сменить. Зато Саймон, он играет вместе со мной в оркестре, говорит, что сейчас я стал похож на настоящего музыканта. Добрый человек! Пустил меня к себе на постой, когда я вынужден был уйти из родительского дома.
– Боже мой! Но почему?
– Отец категорически не одобрил моего увлечения музыкой. Он хотел, чтобы я пошел по его стопам и со временем возглавил наш пивоваренный бизнес, которым владели еще мои предки.
Анна смотрела на Йенса в немом восхищении. Надо же! Какую силу духа надо иметь, подумала она, чтобы порвать со своей семьей, отказаться от домашнего комфорта, и все ради искусства…
– Впрочем, с началом театрального сезона ситуация стала постепенно выправляться. Я наконец-то стал зарабатывать деньги. Что позволит мне в обозримом будущем переехать в более приличное место. Отто, наш гобоист, вчера сказал, что готов сдать мне комнату в своей квартире. Его жена недавно умерла, а она была довольно зажиточной особой. Надеюсь, условия жизни там более комфортные. Кстати, квартира Отто всего лишь в пяти минутах ходьбы от дома, в котором живете вы, Анна. Так что в перспективе мы с вами станем соседями. Будете приходить ко мне на чай, договорились?
– Рада, что у вас наметились перемены к лучшему, – сдержанно ответила она.
– Вот так бывает в нашей жизни. Я оказался в сточной канаве, а ваша звезда, напротив, воссияла высоко в небе. Надеюсь, со временем вы станете богатой женщиной и будете покровительствовать всяким нищим музыкантам… Таким, как я, – шутливо заметил Йенс, когда им принесли чай. – Вот я смотрю на вас сейчас и откровенно любуюсь. Красивый наряд, шикарная парижская шляпка. Просто живое воплощение современной молодой девушки при деньгах.
– А, не говорите так. Моя звезда может рухнуть, еще не успев зажечься. Думаю, из меня вряд ли получится хорошая актриса. Возможно, в скором времени я вообще лишусь работы, – неожиданно для себя разоткровенничалась Анна, явно обрадовавшись тому, что нашелся человек, которому она может довериться и с кем можно пооткровенничать.
– Что за ерунда, Анна. Я вчера собственными ушами слышал, как герр Джозефсон говорил герру Хеннуму, когда оркестр собрался на свою первую репетицию, что дела у вас идут «совсем недурно».
– Вы не понимаете меня, герр Халворсен. Одно дело – стоять перед публикой и петь. Это для меня привычное занятие. И совсем другое – играть на сцене драматическую роль. У меня такое чувство, что я просто боюсь сцены, – горячо возразила Анна, бесцельно теребя ручку чашки. – Пока и представить себе не могу, каково это будет – выйти перед публикой на самом первом представлении.
– Анна… можно мне называть вас Анной? А вы зовите меня Йенсом. По-моему, мы уже достаточно давно знакомы друг с другом и можем позволить себе такое обращение.
– Да, пожалуйста… Зовите меня Анной, я не возражаю. Но только когда мы вдвоем.
– Благодарю вас, Анна. Так вот, я продолжаю… Уверен, публика придет в полнейший восторг от вашей красоты и от того, как вы поете. А на все остальное, на то, что и как вы там станете говорить, они попросту не обратят внимания.
– Вы очень добры… Йенс. Но, честное слово, от всех своих страхов я потеряла сон. Больше всего на свете боюсь кого-нибудь подвести.
– Уверен, такого не случится. А сейчас расскажите, как там поживает ваш суженый?
– Он собирается уехать в Америку. Один, – ответила Анна, осторожно подбирая каждое слово и стараясь не встречаться взглядом с Йенсом. – Мы больше не помолвлены.
– Мои соболезнования… Хотя, с другой стороны, эта новость одномоментно сделала меня самым счастливым человеком на свете. Я ведь не переставал думать о вас все то время, что мы не виделись. Только мои думы о вас помогли мне пережить это сложное для меня лето. Признаюсь без лишних слов, я влюблен в вас по уши.
Какое-то время Анна молча смотрела на Йенса, потом тихо промолвила:
– Как так можно? Вы же меня совсем не знаете. Мы едва обменялись с вами парой фраз. Как же можно полюбить человека, не зная его? Ведь любят за что-то… За характер… За добрый нрав…
– О, я прекрасно знаю вас, Анна. Намного лучше и глубже, чем вы думаете. Например, я знаю, что вы очень скромная девушка. Помню, как вы краснели от смущения на том суаре, когда слушатели восторженно приняли ваше пение и долго аплодировали вам после выступления. Потом, я знаю, что вы спокойно относитесь к своей внешности, потому что не вижу на вашем лице ни следов пудры, ни румян. Еще я понимаю, что вы по-настоящему цельный человек и преданный друг, что у вас есть твердые моральные принципы. Вот почему мне так тяжело дался весь этот период ухаживания за вами. А еще мне почему-то кажется, что если вы уже что-то решили для себя, то будете потом стоять на своем до конца. Упрямица вы этакая! Из собственного опыта могу сказать, что я еще не встречал женщины, которая бы швыряла в огонь письма от своего ухажера, даже не удосужившись взглянуть на них. Даже в том случае, если она – да! – считала его пылкие ухаживания не совсем подобающими.
