Сиксу говорит Юдифи, Байяру и Симону, что впереди новая история, которая мужикам даже в страшном сне не снилась: еще бы, ведь тогда вся их концептуальная ортопедия – побоку, и уже начинает ломаться машина-манок, но Симон больше не слушает. Он разглядывает компанию Корделии, как будто ведет рекогносцировку в стане вражеских сил: шесть человек, трое парней, три девицы. Без них оно и так было бы непросто, – в смысле, к ней подкатить, – а в такой конфигурации вообще нереально.
И все же он делает шаг вперед.
«Белая, физика – супер, ношу юбку и бижутерию – использую все коды моего пола и возраста», – он мысленно пытается проникнуть в голову девушки. И, проходя мимо нее, слышит, как она произносит по-французски, играя на публику с неподражаемым эротизмом: «Супруги – как птицы: неразлучны, неуемны, сидят в клетке и тщетно машут крыльями, просунув их сквозь решетку». Акцента не слышно. Один американец что-то говорит ей по-английски – Симон не понимает. Она отвечает сначала на английском (также без акцента, насколько он может судить), а затем, выгнув шею: «У меня ни разу не было историй любви, только романы». Симон решает, что пора взять бокал, а лучше два. (И слышит, как Гаятри Спивак говорит Слиману: «We were taught to say yes to the enemy»
[376].)
Пользуясь отсутствием Симона, Байяр просит Юдифь объяснить ему разницу между иллокутивным и перлокутивным. Юдифь отвечает, что иллокутивный речевой акт – сам по себе есть осуществляемая вещь, тогда как определенные следствия перлокутивного акта не совпадают с актом речевым. «Например, если я спрошу: „Как вы думаете, есть ли наверху свободные комнаты?“ – объективная иллокутивная реальность вопроса будет в том, что я пытаюсь вас склеить. Клею самим вопросом. Перлокутив работает на другом уровне: заинтересуетесь ли вы, зная, что я вас клею? Иллокутивный акт достигнет цели („performed with success“
[377]), если вы поймете мое приглашение. Перлокутивный осуществится, только если вы пойдете со мной наверх. Согласитесь, нюанс. Впрочем, разница бывает зыбкой».
Байяр бормочет нечто невразумительное, но это бормотание означает, что он все понял. Сиксу с характерной улыбкой сфинкса произносит: «Идем делать performance!» Байяр следует за двумя леди, которые на ходу вытаскивают упаковку пива и поднимаются по лестнице, где взасос целуются Хомски и Камилла Палья. В коридоре им встречается латиноамериканская студентка в шелковой рубахе с лейблом «D&G», Юдифь покупает у нее маленькие пилюльки. Байяру марка незнакома, он спрашивает у Юдифи, что означают эти буквы, и она объясняет, что это не марка, а инициалы «Делез & Гваттари». Те же буквы, кстати, и на пилюльках.
Внизу какой-то американец говорит Корделии: «You are the muse!»
[378]
Корделия делает презрительную гримасу, отработанную – догадывается Симон, чтобы подчеркнуть фактурность губ: «That is not enough»
[379].
Именно в этот момент диссертант решает к ней подойти, прямо при друзьях, с бесстрашием ныряльщика Акапулько. Он делает вид, будто проходил мимо, но, поймав реплику на лету, не мог не встрять, и старательно изображает, что его случайно торкнуло: «Еще бы, кто хочет быть объектом?» Все молчат. В глазах Корделии читается: «OK, now you have my attention»
[380]. Он знает: ему нужно не просто показать, что он воспитан и образован, но и подхлестнуть ее любопытство, раззадорить и при этом чересчур не раздражать, блеснуть умом и разбудить интерес, знать меру легкости и глубокомыслию, чтобы не выглядеть ни сухарем, ни зазнайкой, отыграть в этой светской комедии, дав понять, что он не идиот, и, разумеется, сразу добавить эротики в диалог.
«Вы созданы для мощной плотской любви, и вам ведь нравится итерабельность ксерокса? Сублимированный фантазм – не что иное, как фантазм воплощенный. Кто скажет обратное – лжец, священник и эксплуататор народа». Он протягивает ей один из двух бокалов, которые держит. «Любите джин с тоником?»
Аудиосистема выдает «Sexy Eyes» группы «Dr. Hook». Корделия берет бокал.
Поднимает его, словно хочет произнести тост, и говорит: «Мы обман, в который верят». Симон поднимает второй бокал, который по-прежнему держит в руке, и осушает практически залпом. Ясно, что первый тур пройден.
Он машинально обводит взглядом холл и замечает Слимана, который, держась за перила на промежуточной площадке лестницы, ведущей на верхний этаж, и возвышаясь над теснящейся внизу толпой, делает свободной рукой знак в виде буквы «V», «victory», а потом, обеими руками, показывает своеобразный крест, приложив руку, образующую горизонталь, немного выше середины вертикали. Симон пытается засечь, к кому обращен знак, но видит только студентов и преподов, пьющих, танцующих, флиртующих под «Kids in America» Ким Уайлд, и чувствует: происходит что-то не то, только что именно – непонятно. А вокруг Деррида все плотнее кольцо: вот на кого смотрит Слиман.
Симон не видит ни Кристеву, ни старика в шерстяном галстуке и с кустом на голове, однако оба они здесь, и если бы он мог их увидеть, не будь они в разных концах холла и в одинаково плотной толпе гостей, он понял бы, что оба не сводят со Слимана глаз и считали показанный знак, после чего догадался бы, что знак послан Деррида, прячущемуся в кольце почитателей.
Не видит Симон и быкообразного детину, дрючившего Корделию на ксероксе, хотя этот минотавр тоже здесь, сверлит ее бычьими глазами.
Симон ищет в толпе Байяра, но не находит, что не удивительно: Байяр в комнате, наверху, держит пиво, и неизвестная химическая субстанция растекается по его жилам, пока он говорит с новыми подругами о порнографии и феминизме.
Симон слышит голос Корделии: «В 585 году на Маконском соборе всемилостивая церковь, по крайней мере, задалась вопросом, есть ли у женщины душа…»; и, чтобы ей понравилось, добавляет: «…и воздержалась от ответа».
Высокая египтянка цитирует Вордсворта, но что за стихи, Симон определить не может. Миниатюрная азиатка рассказывает итальянцу из Бруклина, что пишет диссертацию о queer
[381] у Расина.
Кто-то говорит: «Все знают, что психоаналитик теперь вообще молчит, но анализ от этого только выиграл».
Камилла Палья орет: «French go home! Lacan is a tyrant who must be driven from our shores»
[382].
Моррис Цапп смеется и кричит на весь холл: «You’re damn’right, General Custer!»
[383]
