Поравнявшись с ними, притормаживает полицейская машина. Сквозь свет наставленного фонаря Слиман различает подозрительные взгляды. Он со смехом рассказывает по-французски какую-то чушь. У Фуко урчит в животе. Слиман знает, что опытный глаз не обманется, не примет человека, повисшего у него на плече, за обычного пьяного: ясно, что лысого круто вштырило. Лишь бы у Фуко не было при себе ЛСД. Патруль думает. И едет дальше, проверять их не стали.
Наконец они попадают в центр. Слиман покупает Фуко вафли в diner
[328], которую держат мормоны. «Fuck Reagan!»
[329] – орет Фуко.
Подъем по холму занимает час, и это еще спасибо Слиману, который сообразил срезать через кладбище. Фуко всю дорогу твердит: «Один старый добрый клубный сэндвич и коку…»
В коридоре отеля на него накатывает приступ страха: перед отъездом он как раз посмотрел «The Shining»
[330]. Слиман укладывает его, Фуко требует поцелуй и видит во сне греко-римских борцов.
66
«Я говорю так, не потому что я иранец, но Фуко – он несет полную чушь. Хомски прав».
(Неизвестный студент, из разговора в кампусе.)
67
Выходя с лекции Сиксу о женском почерке в литературе, Симон разговорился с молодой еврейкой – лесбиянкой и феминисткой. Ее зовут Юдифь
[331], она из венгерской еврейской семьи, пишет диссертацию по философии и, как выяснилось, интересуется перформативной функцией, которую видит в патриархальном праве на использование скрытой формы перформатива при ассимиляции культурной конструкции по модели моногамной гетеросексуальной пары: если проще, она полагает, что белому гетеросексуальному самцу достаточно сказать «это так» – и так и будет.
Перформативен не только акт посвящения в рыцари, здесь еще и риторическая уловка – конечное соотношение сил превращается в очевидность, заданную веками.
А главное – «природой». Природа – вот зло. Убойный аргумент реакционеров: «это против природы» – слегка осовремененный вариант для всего, что раньше считали противным божественной воле. (К 1980 году Бог даже в США несколько подустал, зато реакция всегда готова к бою.)
Юдифь: «Природа – это боль, болезнь, жестокость, варварство и смерть. Nature is murder
[332]». Она смеется, спародировав слоган пролайферов
[333].
Симон поддакивает по-своему: «Бодлер ненавидел природу». У нее широкие скулы, стрижка как у прилежной студентки, да и на вид отличница из Сьянс По
[334], только при этом радикальная феминистка и, как Моник Виттиг
[335], недалека от мысли, что лесбиянка – не женщина, поскольку женщина позиционируется как приложение к мужчине, которому по определению подчинена. Миф об Адаме и Еве в некотором смысле – первородный перформатив: раз уж сказали, что женщина появилась после мужчины, что она его часть, что может что-нибудь отчебучить – например, надкусить яблоко, – и потому, дрянь такая, заслуживает рожать в муках, то, понятное дело, ничего хорошего ей больше не светило. А то, чего доброго, перестанет заниматься детьми.
Появляется Байяр, он прозевал лекцию Сиксу, потому что пошел на тренировку хоккейной команды, говорит – хотел проникнуться атмосферой кампуса. Он держит полупустую банку пива и упаковку чипсов. Юдифь смотрит на Байяра с любопытством и, вопреки ожиданиям Симона, без видимой неприязни.
«Лесбиянки – не женщины и этим вас раздражают, с вашим фаллоцентризмом». Юдифь смеется. Симон смеется вместе с ней. «Вы о чем?» – спрашивает Байяр.
68
«Да сними ты эти темные очки, солнца нет, сам видишь, что погода отвратная».
Миф мифом, а Фуко все же совсем не в форме после подвигов вчерашней ночи. Он макает большое печенье с орехом пекан в двойной эспрессо, очень даже приличный. Слиман рядом – у него чизбургер с беконом под соусом из голубого сыра.
Постройка стоит на холме, сразу за входом на территорию кампуса, с противоположной стороны от ущелья с перекинутым через него мостом, откуда студенты в депрессии порой бросаются вниз. Не совсем понятно, пивная это или кафе. Сомнения есть, и Фуко, не утративший любознательности, хоть у него и раскалывается череп, просит принести пива, но Слиман заказ отменяет. Официантка, видимо, привыкла к капризам visiting professors
[336] и прочих звезд кампуса, она пожимает плечами и, разворачиваясь на сто восемьдесят, автоматически чеканит: «No problem, guys. Let me know if you need anything, OK? I’m Candy, by the way»
[337]. «Hello, Candy. You’re so sweet»
[338], – бормочет Фуко. Официантка не слышит и, быть может, for the best
[339], – думает философ, заодно убедившись, что к нему вернулся английский.
Кто-то касается его плеча. Он поднимает глаза и из-под очков узнает Кристеву. У нее в руке дымится кружка размером с термос. «Как дела, Мишель? Давно не виделись». Фуко мгновенно успевает собраться. Черты его лица упорядочиваются, он снимает очки и награждает Кристеву своей знаменитой белозубой улыбкой. «Юлия, ты блистательна». И спрашивает, словно они расстались только вчера:
– Что пьешь?
– Мерзейший чай, – смеется Кристева. – Американцы не умеют его заваривать. После того как побывал в Китае, сам понимаешь…
Чтобы ненароком не выдать, в каком он состоянии, Фуко продолжает:
