Фуко прищуривается.
Байяр пробирается в хвост по противоположному проходу, но упирается в стюардессу, перегородившую дорогу тележкой с напитками. Она неторопливо разливает чай и подает в стаканчиках красное вино, пытаясь заодно всучить пассажирам что-нибудь из дьюти-фри, а Байяр тем временем топчется позади нее.
Симон не слушает, что отвечает Фуко: он сосредоточен на следующем вопросе. За спиной Фуко – нетерпеливый Слиман. «Ну что, мы идем?» Симон цепляется за повод: «О, да вы не один? Очень-очень приятно! Ха, вас небось он тоже называет Алкивиадом? Вы уже бывали в США?»
Байяр мог бы в крайнем случае потеснить стюардессу, но через тележку ему не перешагнуть, а впереди еще три ряда.
«А Пейрефитт-то каков? – говорит Симон. – Свинья, да? Знаете, нам вас не хватает в Венсене».
Фуко деликатно, но твердо берет Симона за плечи и, как в танго, выполняет разворот, так что диссертант оказывается между ним и Слиманом, а это означает вполне конкретную вещь: Фуко проскочил, и от места его отделяют всего несколько метров.
Байяр наконец добирается до туалетов в хвосте, пройдя мимо которых можно попасть в соседний проход. Он у кресла Фуко, но тот идет ему навстречу и увидит, что комиссар убирает ручную кладь.
Симон, который и без очков знает ситуацию, заметил Байяра раньше, чем Фуко, и кричит: «Эркюлин Барбен!»
Пассажиры вздрагивают. Фуко оборачивается. Байяр открывает багажный отсек, запихивает туда обе сумки, закрывает. Фуко в упор смотрит на Симона. Симон с дурацкой улыбкой добавляет: «Все мы Эркюлин Барбен, верно, месье Фуко?»
Байяр, извиняясь, обходит Фуко, как будто возвращается из уборной. Фуко провожает его взглядом, пожимает плечами, и все благополучно рассаживаются.
– Кто этот Эркюлин как там его?
– Гермафродит, жил в XIX веке, очень несчастный. Фуко изучал его дневники. И, можно сказать, счел делом чести осудить нормативную установку биовласти, обязующей нас определять свой пол и сексуальную ориентацию только из двух возможных, как то: мужчина или женщина, в обоих случаях предполагая их гетеросексуальность – в отличие, например, от греков, которые подходили к вопросу куда проще, хотя и у них были свои нормы, которые…
– Кхм-м, ясно!
– А что за парень с Фуко?
Остаток пути проходит благополучно. Байяр закуривает. Стюардесса напоминает ему, что курить при посадке запрещено, и комиссар налегает на новые спасительные мерзавчики.
Мы знаем, что парня, который летит с Фуко, зовут Слиман, фамилия нам неизвестна, зато, ступив на американскую почву, Симон и Байяр видят, как он бурно спорит с несколькими полицейскими на паспортном контроле, потому что у него не в порядке виза, а точнее, ее нет в принципе, и комиссар задается вопросом, как его вообще посадили на рейс в Руасси. Фуко пытается замолвить за него словечко, но все без толку, американский страж не привык шутить с иностранцами, и Слиман просит Фуко не ждать его и не беспокоиться: он как-нибудь разберется. После этого Симон и Байяр теряют его из виду и спешат сесть в пригородный поезд.
Они не прибывают на корабле, как Селин в «Путешествии на край ночи», а выходят на станции «Мэдисон Сквер Гарден», но вынырнуть из-под земли в сердце Манхэттена – не менее сильное потрясение: оба ошеломленно задирают головы и рассматривают в вертикальном ракурсе небоскребы и вереницу огней Восьмой авеню, наполняясь ощущением нереальности происходящего и одновременно не менее стойким чувством чего-то знакомого. Симон, заядлый читатель «Странж»
[291], ждет, что над желтыми крышами такси и светофорами вот-вот нарисуется Человек-паук. (Но Человек-паук – «сверхштатная» фигура, и это невозможно.) Какой-то местный с деловым видом внезапно останавливается и предлагает им помощь – это окончательно выбивает из колеи парижан, не привыкших к такому участию. В нью-йоркской ночи они движутся вверх по Восьмой авеню до автовокзала Порт-Оторити мимо исполинского здания, где располагается «Нью-Йорк таймс», на что однозначно указывают гигантские готические буквы на фасаде. Затем они садятся в автобус до Итаки. Прощай, феерия небоскребов.
Ехать пять часов, оба устали, поэтому Байяр достает из сумки небольшой кубик с разноцветными сторонами и начинает его крутить. Симон не верит своим глазам: «Ты свистнул у малька кубик Рубика?» Когда автобус выныривает из тоннеля Линкольна, Байяр заканчивает собирать первый ряд.
58
Shift into overdrive in the linguistic turn
«Лингвистический поворот: большой форсаж»
Корнеллский университет, Итака, осень 1980 г.
(Куратор конференции Джонатан Д. Каллер)
Список выступлений:
Ноам Хомски
Дегенеративная грамматика
Элен Сиксу
Слезы гибискуса
Жак Деррида
Куне-лингвус
Мишель Фуко
Полисемическая игра в онейрокритике Артемидора
Феликс Гваттари
Значащий деспотический строй
Люс Иригарей
Фаллогоцентризм и метафизика сущности
Роман Якобсон
Что значить «жить» в аспекте структурности
Фредерик Джеймисон
Политическое бессознательное: нарратив как социально-символическое искусство
Юлия Кристева
Речь: знакомая незнакомка
Сильвер Лотренже
Италия: автономия – постполитическая политика
Жан-Франсуа Лиотар
Вложить ПоМо в уста: постмодернизм и речь
Поль де Ман
Серизи
[292], или Вишенка на торте: деконструктивизм во Франции
Джеффри Мелман
Бланшо бланширующий
Авитал Ронелл
«Человек говорит и поэтому полагает, что способен говорить о языке». Гёте и метаораторы
Ричард Рорти
Витгенштейн vs Хайдеггер: коллизия двух материков?
Эдвард Саид
Изгнание на Мэйн-стрит
Джон Сёрл
Подлог или притворство: слова на «П» в художественных произведениях
